Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Опираясь на труд Соловьёва, публицист и писатель Е. П. Карнович сформулировал «оппозиционную» концепцию событий 1730 г.: министры имели «нескромные притязания», однако их действия являлись «коренным переворотом в развитии нашей государственной жизни». Вслед за декабристами он связал «революционное движение» 1730 г. с предшествовавшими попытками ограничения самодержавия (крестоцеловальной записью Шуйского 1606 г., договором бояр с королевичем Владиславом 1610 г. и обязательствами, возможно, принятыми царём Михаилом Романовым в 1613 г.) и практикой Земских соборов в допетровской России. Автор полагал, что в 1725 г. вельможи уже желали изменить государственное устройство России по шведскому образцу, но тогда эта попытка не удалась.

Впервые, по донесениям иностранных послов, Карнович указал на существование особого конституционного «плана» Д. М. Голицына. Дворянские проекты, считал автор, несомненно, свидетельствовали о поддержке реформаторских планов; но споры между «шляхетством» и Верховным тайным советом привели к тому, что «верховники» и челобитчики попали в западню, устроенную их политическими противниками.[748]

Первым научным исследованием проблемы стала монография профессора Казанского университета Д. А. Корсакова, до сих пор не потерявшая практического значения благодаря тщательности разработки темы, публикации источников и обширному справочному материалу. Эта работа стала рубежом в исследовании проблемы: после её появления любые точки зрения неизбежно требовали уже профессионального исследования, пересмотра датировок и атрибуции текстов сохранившегося комплекса документов.

Корсаков исследовал выявленные им «шляхетские» проекты и пришёл к выводу о существовании в рядах дворянства двух основных течений — противников и сторонников ограничения самодержавия. Однако «шляхетство» только что «осознало свою корпоративность», его группировки были текучими; для них были характерны противоречия в убеждениях и поступках вплоть до полной «перемены мыслей». Колебания и «неумение действовать сообща» в сочетании с «бестактными и нецелесообразными» мерами Верховного тайного совета сделали невозможным сотрудничество «верховников» с более широким кругом сторонников политических перемен.

Учёный отрицал наличие «олигархических тенденций» в замыслах Верховного тайного совета, члены которого желали «прочного основания государственного устройства» и «прибавляли себе воли» знаменитыми «кондициями» только в качестве первого шага на пути к решению этой задачи. Он был убеждён в существовании у князя Д. М. Голицына смелого «плана» государственных преобразований и отмечал сделанные им в этом проекте и в самих «кондициях» заимствования из актов шведского сейма 1719–1720 гг. Но правители закулисными действиями восстановили против себя «генералитет» и большую часть дворян и, таким образом, «сами подготовили падение своему делу». В результате исхода этой борьбы в стране утвердилась «иноземная олигархия» — пресловутая «бироновщина».[749]

Появление труда Корсакова вызвало отклики и рецензии. Некоторые авторы, как Н. И. Костомаров, соглашались с выводами учёного и с сожалением отмечали отсутствие у дворянства развитого «политического сознания».[750] Радикальный публицист и историк С. С. Шашков критиковал работу «слева»: попытка «верховников» не могла стать «Magna charta» для России, поскольку «никакая олигархия не могла ничего принести народу, кроме вреда» и появления «второй Польши»; в олигархической природе «самодура» Д. М. Голицына и «омаркизившегося боярина» В. Л. Долгорукова у автора сомнений не было, как и у историка Е. А. Белова.[751] Консервативные оппоненты, как Н. П. Загоскин, отмечали сходство взглядов исследователя с выводами Карновича. По его мнению, подписи под проектами не свидетельствуют об истинных позициях дворянства: оно стремилось только к «обузданию» Верховного тайного совета, на деле же ему была свойственна политическая «индифферентность». Рецензент не видел в работе «ничего нового», за исключением публикации самих проектов, и был убеждён, что «верховники» действовали исключительно в фамильных интересах.[752]

В напряжённой атмосфере конца царствования Александра II спор вокруг событий переводил профессиональную разработку проблемы в плоскость политических пристрастий авторов. Для молодого П. Н. Милюкова исследование попытки конституционной реформы в послепетровское время стало, по выражению Я. А. Гордина, «манифестом начинающего политика». Милюков сделал ещё один шаг в изучении темы: привлёк новые источники (донесения шведских посланников — по работе шведского историка Т. Иерне) и по-иному атрибутировал некоторые документы. Он пришёл к выводу, что в основу проектов Верховного тайного совета легла не современная им шведская «форма правления» 1719–1720 гг., а постановления 1634 и 1660 гг., вводившие в Швеции правление Государственного совета из пяти человек.