Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Индивидуалистическое гедонистическое мировоззрение читается между строк бесчисленных историй неврастеников. Во множестве случаев видно, что нервная слабость была типичным расстройством среди тех, для кого профессиональный успех и сексуальная потенция означали все и вся и которые впадали в панику, если обнаруживали в себе соответствующее бессилие. В подавляющем большинстве анамнезов совершенно отсутствуют религиозные либо национальные ценностные горизонты; смысл жизни состоит исключительно в индивидуальном успехе и удовольствии. Изучение нервозности в эпоху Вильгельма II показывает, сколь широко подобное мировоззрение было распространено уже тогда, но в то же время и то, как мало уверенности в себе и искусства жизни успело оно породить и как быстро перерастало в неуверенность и фрустрацию.

В восприятии многих современников миролюбию, даже если оно считалось вполне разумным, не хватало эроса и витального порыва. Этим объясняется вечное обвинение сторонников мира в «евнухоидности», которое получило достойный отпор лишь в 1960-е годы – с лозунгом Make love, not war[239]. Вильгельмовские «шлюпики» (Schlappis[240]) еще не обладали тем шармом и уверенностью в себе, какие были свойственны Softies 60-х и 70-х годов. Стать «шлюпиком» для офицера и резервиста в кайзеровской Германии было воистину приговором: достаточно вспомнить кузена Йоахима из «Волшебной горы» Томаса Манна. Как пишет Фриц Фишер, и для Вильгельма II, и для Бетмана подобные обвинения были более страшным грузом, чем давление слева. Кайзер старался защититься от него, упрекая в слабости своих противников, например, русского царя или даже свое собственное правительство, т. е. Бюлова (см. примеч. 71).

Движение «Анти-шум» Теодора Лессинга служит лучшим примером «нервного» смыслопроизводства. Поскольку Лессинг хотел противопоставить шуму нечто лучшее, чем просто покой, он вспомнил лозунг религиозных войн начала Нового времени: non clamor sed amor[241](см. примеч. 72). Оно уже немного напоминает make love, not war, однако лессингская «любовь», как она предстает в его издании, имела в себе нечто малокровное, навязываемое образованной элитой, и обычно полностью абсорбировалась понятием «раздражительность». Идея нервозности как одаренности, связанная с импрессионизмом fin-de-siede, уже вскоре после наступления нового века исчерпала свои возможности в литературе и живописи. И если даже там она долго не продержалась, то в политике и подавно.

Вечные разговоры о «нервах» в конечном счете пробудили невероятную тоску по «крепким нервам», даже если таковые вовсе не входили в намерения неврологов, да и, строго говоря, понятия «стальных нервов» для медиков вовсе не существовало. Эльза Хассе, одна из немногочисленных женщин, участвовавших в немецком дискурсе нервов, в 1911 году писала, что «нервозным бессилием» объясняется «поклонение всему мускулистому и насильственному, общая шумиха вокруг силы и напыщенные речи сегодняшнего поколения». В пример она приводила Ницше (см. примеч. 73).

Изданный в 1905 году популярный справочник «Крепкие нервы – бодрый дух – бурная жизнерадостность за счет тренировки воли» воспевал силу «героя» и ее целительное действие на окружающих. «Мужество героя» передается «толпе полупараличных современников как живительное дуновение», как один-единственный зевок вызывает в обществе «целую эпидемию зевоты». Означало ли это, что нервы надо укреплять через войну? Но если не получилось наделить смыслом нервную мягкосердечность, то и противоположное – т. е. убедительная версия оздоровления нервов за счет военной суровости – до 1914 года давалось нелегко. Поиски внятных высказываний о воздействии войны на нервы в довоенной медицинской литературе были бы тщетными. На что же тогда можно было сослаться? Последние войны, которые вели немцы, остались в той эпохе, когда неврологии как самостоятельной дисциплины еще не существовало. И даже победоносная война 1870–1871 годов вовсе не доказывала тезис, что вооруженный поход – это надежное средство укрепления нервов, хотя психологическая нагрузка той войны после 1914 года показалась бы почти безобидной.

В 1886 году Военно-медицинский отдел прусского Военного министерства опубликовал обширный обзор о «Заболеваниях нервной системы» у немецких солдат в войну 1870–1871 годов. Глава «Военные психозы» начинается с ретроспективного анализа гипотез о психологическом воздействии войны и намечающихся здесь разногласий. Изначально, как правило, исходили из того, что война увеличивает число душевнобольных. Затем некоторые авторы пытались оспорить это утверждение, но убедительного успеха не добились. Статистические данные «с большой вероятностью» показывают, что война имеет своим следствием «значительный рост числа душевнобольных в армии» (см. примеч. 74).