Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Сходные мысли со Стиннесом высказывал банкир Варбург. 21 июня 1914 года, за неделю до рокового выстрела в Сараево, у него состоялся долгий разговор с глазу на глаз с Вильгельмом II, который показался ему тогда «более нервным, чем обычно». Банкир с удивлением узнал, что кайзер, размышляя о русских вооружениях, раздумывал над тем, «не лучше ли напасть первым, вместо того чтобы ждать». «Я возразил, что вижу положение вещей иначе. Германия с каждым мирным годом будет становиться сильнее. Ожидание принесет нам только преимущество». Противоположную – тревожную картину «время не ждет» – рисовал в 1913 году не кто иной, как Вальтер Ратенау, после 1918 года либеральный противник Гуго Стиннеса. «Последние сто лет означали дележ мира. Горе нам, что мы практически ничего не взяли и ничего не получили!» В отличие от Стиннеса, он полагал, что обеспечить себя мировыми природными ресурсами Германия может только посредством политического контроля, но не за счет приобретения акций. Знаменательно, что ему – в отличие от Стиннеса – его экономическое могущество не принесло чувства самоуважения и удовлетворения. В 1912 году он писал, что «современные войны […] в жизни народов играют ту же роль, что выпускные экзамены в гражданской жизни, т. е. доказательство их способностей». С такой точки зрения отсрочка войны была чем-то вроде отлынивания, а нервные мысли о войне преодолимы лишь через саму войну (см. примеч. 98).

Июльскому кризису 1914 года предшествовал прямой конфликт по вопросу времени между правительством и националистической оппозицией. В марте 1914 года Бетман выступил с защитой своей выжидательной военной политики при помощи анонимной статьи: «На чьей стороне время – на нашей или на чужой?» Рицлер – также анонимно – оправдывал такую стратегию как вполне своевременный стиль: «Мы живем в эпоху терпения и отсрочек. […] Совершаемые движения отличаются медлительностью и мягкостью. […] Все государства с большим или меньшим успехом освоили эту методу медлительных и тихих движений». Однако национализм «по самой своей натуре не только ненасытен, но и нетерпелив». Бетман в апреле 1914 года вновь выдвинул аргумент, что мирное время – выигрыш для Германии, так как немецкая экономическая мощь настолько велика, что за 10–15 мирных лет империя оставит за собой все другие нации. Тем не менее в июльском кризисе 1914 года он поменял свое представление о времени и перешел на сторону своих бывших критиков. Решающую роль в этом сыграл его страх перед Царской империей: «Будущее принадлежит России, она постоянно растет и надвигается на нас как все более грозное чудовище». Позже в приватном разговоре он сознался: «Да, о Господи, эта была в каком-то смысле превентивная война. Но если война все равно нависала над нами, если через пару лет она была бы еще более опасной и неминуемой, и если военные говорили, что сейчас еще возможно не проиграть, но через два года – уже нет! Да, военные!» (См. примеч. 99.)

«Сейчас или никогда!» – писал тогда и Вильгельм II, правда, исключительно в отношении «расчета» с Сербией; и дезавуировал своего венского посла Чиршски, предостерегавшего его от «сверхпоспешных шагов». Лозунги «Сейчас или никогда» и «Чем раньше, тем лучше» тогда сразу же создали консенсус в политическом и военном руководстве рейха. Атмосфера созрела для общего перехода на кратковременные перспективы. Но теперь Берлин столкнулся с более медленным темпом австрийцев, которым для принятия ультиматума Сербии понадобилось более трех недель, хотя Чиршски их постоянно торопил. Нетерпение немцев можно понять: нападение Австро-Венгрии на Сербию, если бы оно последовало более скоропалительно, более походило бы на спонтанную реакцию в ответ на убийство и, возможно, не натолкнулось бы тогда на сомкнутый фронт союзников. В этой щекотливой ситуации немецкое правительство инсценировало по отношению к загранице своего рода театр антинервозности, как будто политический конфликт можно было разрешить методами нервной терапии: кайзер, Мольтке, Тирпиц, военный министр Фалькенхайн – все отправились в отпуск или оставались там, куда уже успели уехать. Министерство иностранных дел со ссылкой на это обстоятельство сообщило представителям иностранных государств, что «смотрит на ситуацию без излишней нервозности» (см. примеч. 100). Эта демонстрация хладнокровия была направлена на то, чтобы удержать иностранные государства от подготовки к войне и позволить империи выиграть время, – тем сильнее нападение Германии казалось впоследствии хорошо просчитанной акцией, а не только наказанием сербов.