Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Кумпан К. А. Институт истории искусств на рубеже 1920-х – 1930-х гг. // Институты культуры Ленинграда на переломе от 1920-х к 1930-м годам. СПб., 2011. С. 540–635. Электрон. изд., режим доступа: http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=10460, свободный.

Мейерхольд репетирует: В 2 т. М., 1993.

Слонимский А. Л. Дневники. 1962 // РГАЛИ. Ф. 281. Оп. 1. Ед. хр. 743.

Слонимский А. Л. О Мейерхольде и «воинствующем формализме» (Письмо в редакцию). 1931 // РГАЛИ. Ф. 281. Оп. 1. Ед. хр. 714. Л. 1–7.

Plotnikov N. (hrsg.). Kunst als Sprache – Sprachen der Kunst. Russische Ästhetik und Kunsttheorie der 1920er Jahre in der europäischen Diskussion. [Hamburg], 2014. (Zeitschrift für Ästhetik und Allgemeine Kunstwissenschaft; Sonderheft 12).

8. Стих и проза: Формальная поэтика

Обнажение приема у Хлебникова

Виллем Г. Вестстейн

В известной книге «Russian Formalism» американского слависта Виктора Эрлиха, впервые опубликованной в 1955 году, хорошо описано, как в 1915 году возник Московский лингвистический кружок, а год спустя возникла петербургская группа Опояз. Так же как и в других странах Eвропы, в России в начале XX века началась реакция против позитивизма в науке. В литературоведении позитивизм привел к подробным биографическим исследованиям, и литературная критика больше всего занималась философскими, религиозными и нравственными проблемами, в то время как у марксистских критиков литература считалась социологическим феноменом. По словам Якобсона,

…до сих пор историки литературы преимущественно уподоблялись полиции, которая, имея целью арестовать определенное лицо, захватила бы на всякий случай всех и все, что находилось в квартире, а также случайно проходивших по улице мимо. Так и историкам литературы все шло на потребу – быт, психология, политика, философия. Вместо науки о литературе создавался конгломерат доморощенных дисциплин. Как бы забывалось, что эти статьи отходят к соответствующим наукам – истории философии, истории культуры, психологии и т. д., и что последние могут естественно использовать и литературные памятники, как дефектные, второсортные документы [Якобсон, 1921: 11].

Если наука о литературе хочет стать наукой, заключает Якобсон, она должна изучать «литературность», то есть то, что делает данное произведение литературным произведением.

Как в литературоведении конца XIX века, так и в позитивистской лингвистике преобладали исторически направленные исследования, как, например, изменения звуков в языке, или чисто эмпирические исследования, как морфологический анализ школы Фортунатова. Вся эта наука применяла генетический метод. Самый главный вопрос: откуда всё? Вопрос о функции или смысле явлений оставался за пределами интересов ученых.

Под влиянием немецкого философа Гуссерля с его «Logische Untersuchungen» (1900–1901) в науке возник вопрос о функции или цели. Генетическое заменилось телеологическим. В результате этой смены парадигмы в литературоведении и лингвистике ученые стали обращать внимание на сам литературный текст и прежде всего на поэтический язык как язык с особой, то есть эстетической функцией.

Не удивительно, что формалистов, и прежде всего лингвистов среди них, особенно интересовала футуристическая поэзия с ее многочисленными лингвистическими экспериментами, в том числе «заумь», поэтический язык максимально отклоняющийся от нормального, практического языка. По словам Эрлиха, «у Хлебникова, Крученых и раннего Маяковского языковые средства выражения были представлены, воспользуемся излюбленным выражением формалистов, в „обнаженном“ виде» [Эрлих, 1996: 62–63].