Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом, и стал петь и разводить руками.

Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.

‹…›

Во втором акте были картоны, изображающие монументы, и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то металлическое, и все стали на колени и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.

Отрывок этот длинный, продолжать его не стоит, и, кроме того, именно он обычно приводится для пояснения термина В. Шкловского.

Однако этот девственный по отношению к опере слушатель, изображаемый Л. Н. Толстым (о нем будет сказано далее), все-таки знает многое и упоминает это: будочка суфлера, такт, партия, второй акт, рампа, трубы и контрабасы, кулисы. Так что он, видимо, не впервые в оперном театре.

Поразительно и интересно то, что именно такой прием употребляет Марсель Пруст в последней части своего великого романа – в «Обретенном времени». Герой, старик, получает по прежнему приглашение на прием к принцам Германтским, у которых (и вообще в этом кругу) он не был около двадцати лет, проведя время в клинике, и ему начинает казаться, что все участвуют в каком-то карнавале, «бале масок», многих он не узнает, да и сам не понимает, что и он уже старик и не хочет в это верить [Proust, 1987]. Так,

Принц, встречающий вновь прибывших, еще выглядел этаким добродушным королем карнавала, каким мне довелось его увидеть впервые, но на этот раз, словно чересчур увлекшись правилами игры, он наклеил себе белоснежную бороду и, казалось, исполнял одну из ролей в театрализованных сценках «аллегории возраста». Усы его тоже были белыми, как если бы на них осел иней с ветвей, меж которыми пробирался по заколдованному лесу Мальчик-с-пальчик [Пруст, 2001: 242].

Герой явно не узнает своих былых знакомых: