Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Я удивился еще больше, услыхав, что герцогом Шательро называют этого маленького старичка с посеребренными усами а-ля дипломат, в котором лишь какая-то искорка, чудом сохранившаяся от прежнего взгляда, позволяла признать молодого человека, с которым я встречался однажды в доме госпожи де Вильпаризи [Там же].

Актерами странного карнавала кажутся и другие гости принцев Германтских.

Самую необычную картину являл мой личный враг, господин д’Аржанкур, истинный гвоздь программы. Мало того, что он вместо обычной своей бороды с легкой проседью нацепил необыкновенную бороду совершенно неправдоподобной белизны, теперь это был (до такой степени совсем крошечные перемены в облике могут принизить или возвысить личность и, более того, изменить очевидные характерные черты, его индивидуальность) старый нищий, который не внушал ни малейшего уважения – и свою роль старого маразматика он играл с исключительным правдоподобием, так что напряженные члены его беспрестанно дрожали, а с лица, прежде столь высокомерного, теперь не сходила блаженная улыбка дурачка [Там же: 245].

Итак, по мнению героя, это был карнавал и все его участники почему-то играли стариков. Да, но сам-то в этом карнавале не участвовал и не знал о нем заранее, но и его, к его изумлению, тоже неожиданно для него считают стариком.

Жильберта де Сен Лу сказала мне: «Хотите, пойдем с Вами поужинать в ресторан?» Когда я ответил: «С удовольствием, если только Вы не считаете, что это Вас скомпрометирует – ужинать наедине с молодым человеком», – я услышал, что все вокруг рассмеялись, и поспешил добавить: «– или с не очень молодым» [Там же].

Оказывается, стариком его считают все. Поскольку всюду эпидемия гриппа, некий благожелатель успокаивает его: «Не волнуйтесь. Этим гриппом заболевают в основном молодые. Людям вашего возраста опасаться нечего». Давняя знакомая героя герцогиня Германтская обращается к нему:

«Ах, – сказала мне она, – как приятно видеть Вас. Вы здесь мой самый старый друг». И мне, самолюбивому юноше из Комбре, который ни на одно мгновение не мог предположить, что когда-нибудь окажется одним из этих друзей, допущенных в таинственную жизнь дома Германтов, обладающих теми же правами, что и господин де Бреоте, господин де Форестель, Сван – все те, что давно уже умерли, мне бы следовало быть польщенным, но я почувствовал себя несчастным. «Ее самый старый друг! – подумал я. – Она преувеличивает, ну, может быть, один из самых старых, но разве я…» В эту минуту ко мне обратился племянник принца: «Вы, как старый парижанин…» – сказал он [Там же: 249].

Герой именно в этот вечер впервые смотрит в глаза правде: