Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Наконец, не столь простым является и само название статьи В. Шкловского – «Искусство как прием». Русская конструкция X как Y на самом деле имеет два основных значения. Первое: некий подвид X-а выступает в качестве Y-а. Например, Тепло как болеутоляющее средство. Второе значение: X и есть Y. Ядерная война как гибель человечества. Поэтому название статьи В. Шкловского можно понять и как «тот вид искусства, который является «приемом» и понять так, что само искусство немыслимо без приемов. Тогда это опять-таки полемика с Л. Н. Толстым и некоторая над ним насмешка.

5

Обратимся теперь снова к Марселю Прусту. Разумеется, как можно и предполагать, упоминаний о Викторе Шкловском у него нет, хотя Россией он интересовался всегда и даже в 1918 году он просит приятельницу прислать ему вышедшие по-французски рассказы Пешкова, то есть Максима Горького.

Наиболее ясно эволюция отношения Пруста к Толстому прослеживается в огромной переписке Пруста, которая практически заменяла ему, особенно в последние годы, все виды человеческого общения.

Мною проработаны все тома переписки Пруста, где выявлено 38 упоминаний о Льве Толстом, как кратких, так и достаточно протяженных. (Перевод фрагментов писем Марселя Пруста и писем к нему сделан мной. – Т. Н.)

Впервые Толстой упоминается в письме к Леону Иетмэну (Léon Yeatman) в 1894 году. Пруст пишет о своем восхищении «Войной и миром», а также призывает адресата к чтению «Анны Карениной». И все же, несмотря на свое преклонение перед Толстым, Пруст пишет небольшое эссе, где отмечает некоторую слабость идей Толстого по поводу его книги о христианстве и патриотизме. В письме 1896 года к Рейнальдо Ану (Reynaldo Hahn) Пруст уже говорит о том, что жить по Толстому «в нашем возрасте невозможно». Однако уже в начале XX века Пруст последовательно называет ушедший век веком Карлейля, Рескина и Толстого.

После выхода французского перевода работы Толстого «Что такое искусство?» (1898) французский журнал Lettres опубликовал анкету, посланную многим деятелям французской культуры, и опубликовал ответы на нее в 1907 году. Эти ответы были представлены Жоржем Бурдоном в его книге «En écoutant Tolstoï» (1904). Об этой анкете Пруст спрашивает Рейнальдо Ана в письме от 7 января 1907 года.

Толстой неизменно остается для Пруста высочайшей вершиной литературы предшествующего столетия. Но и русская литература в целом также для него объект невероятного притяжения. Так, в 1918 году он пишет мадам Шайкевич: «Оставляя в стороне ее <России. – Т. Н.> сегодняшнюю политику (sa politique actuelle), я скажу, как Вы знаете, что я всегда остаюсь верен России Толстого, Достоевского, Бородина и России м-ме Шайкевич» [Proust, 1970–1993, t. XVII: 76]. Прусту хотелось бы, чтобы французский читатель, прекрасно знающий Толстого и Достоевского, читал бы также Гоголя и Тургенева [Ibid., t. IX (1909)]. В начале Первой мировой войны М. Пруст даже интересовался таким вопросом: какие именно темы Толстого и Достоевского были бы затронуты французскими журналистами и фельетонистами в том случае, если бы Россия выступила в этой войне против Франции [Ibid., t. IV: 99 (1915)].

В письмах 1904 года – Морису Барресу, Роберу де Монтескью – Пруст описывает жизнь Расина, Толстого, Паскаля и Метерлинка (набор имен иногда меняется, но присутствие Толстого в каждом из них неизменно) как состоящую непременно из двух частей, первая начинается жизнью художника, а вторую заканчивает моралист (esthétique d’abord et morale ensuite). Такая жизнь определенно нравится Прусту: «Qu’une vie est belle qui commence par l’art et qui finit par la morale» [Ibid., t. IV: 92]. Пруст, внимательно следя за последними днями жизни Льва Толстого, даже полагает, что имя скромного начальника станции Астапово будет в российской культуре навсегда соединено с именем Льва Толстого.

В каком-то смысле Пруст чрезмерно бывал иногда обижен какими бы то ни было нападками на Толстого и его жизнь, даже в ранней юности. Так, в статье в «Débats» от 21 ноября 1910 года автор ее пишет о том, что Лев Толстой в течение многих лет вел жизнь крупного земельного собственника, богатого русского помещика. Относительно характера великого писателя этот же автор (de Bourdeau) сообщает, что Толстой был самовлюблен, любил поучать. А человечество для него делилось на два класса: люди комильфо и плебеи, на которых не стоит обращать внимание («Il était plein d’amour propre, possédé du désir d’étonner. Pour lui, l’humanité se divisait en deux classes, les hommes comme il faut et la plèbe qui ne compte pas»). Об этой характеристике Льва Толстого Пруст пишет с возмущением.

Совершенно явно становится и то, что свое творчество Пруст не отделяет от текстов русских титанов, им внимательно изученных. В этом смысле очень важным является его признание в письме Жаку Копо от 22 мая 1913 года: