Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Смеющаяся натура есть двойственная реально-эстетическая натура: когда рождается такой человек, как бы заново люди возвращены тому первоначальному состоянию, из которого рождается единичный смех; смех снова становится общим делом, каким и должен быть по историческому своему происхождению; все общество объединяется им, становится единой процессией (подобно тому как трагический поэт дает обществу единство, близкое к экстатическому типу); вдруг оплотняется реальность, вдруг возвращен смысл и внеисторическому, приватному состоянию и является возможность коллективно пережить эту приватность [Пумпянский, 2000(б): 259 (разрядка источника передана курсивом)].

Эстетическую функцию «смеха» Пумпянский рассматривает на уровне истории литературных жанров. Он недаром выделяет общую линию от Аристофана к Рабле, Мольеру, Фонвизину и Гоголю [Там же: 257; Пумпянский, 2000(в): 98], то есть линию того, что он называет «комической культурой» [Пумпянский, 2000(б): 264]. Благодаря историческому анализу Пумпянский определяет «смех» как реакцию на парадокс, не соблюдаемый господствующей системой: «Смех? Но смех разрушает одну систему релятивистической действительности, не мешая возникнуть бесчисленному множеству других…» [Пумпянский, 2000(г): 588]. С обнажением этого парадокса человек осознает ограничения консолидированной системы и хочет их преодолеть через новый творческий акт: «всякий смех есть шутка: шутка предполагает признание сплошной несерьезности на основании одной цели manquée; жизненная détente становится нравственной, и шутка всегда… нравственно опустошает» и дальше «(будучи исторического происхождения <курсив наш. – Дж. Л.>), смех есть реакция на… открытие новой реальности, которая без него осталась бы недосягаема для сознания» [Пумпянский, 2000(б): 259, 263]. Эстетическая функция смеха заключается, таким образом, в осознании конца одной системы и начала другой, новой. На историко-литературном уровне появление смеха свидетельствует о начале эпохи «реализма». В русской литературе открытие «реальности» начинается с сентиментальной новеллы Карамзина и с введением фигуры «героя» (речь прежде всего идет об Эрасте в «Бедной Лизе»), который у Пушкина осложняется мотивом «самозванства» и достигает своего пика в комических характерах Гоголя, а затем превращается в сатирические образы Салтыкова-Щедрина и присутствует у Достоевского в лице «самозванца» Смердякова. В этом процессе центральную и неоспоримую роль играет поэтика Гоголя как это и было отмечено, хотя и с другой целью, Эйхенбаумом в 1918 году. Как никакой другой из русских авторов, Гоголь, по мнению Пумпянского, осветил противоречия и парадоксы русской социальной реальности; его творчество «заключается в двойственном характере смеха, его эстетическом и реальном значении» [Пумпянский, 2000(б): 261]. Хлестаков, продолжает Пумпянский, – самозванец par excellence, обнаруживающий действительную социальную природу русской культуры [Пумпянский, 2000(г): 93].