Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

У Пумпянского, наоборот, «герой» – независимая категория в повествовании, которая вступает в диалогические отношения с «голосом» автора. С этим утверждением русский ученый вводит поэтическое измерение, не основанное на материале, а установленное на отношениях между двумя лицами, между изображающим и изображенным мирами. Это означает, что, несмотря на материал и на структуру фабулы, «герой» имеет право на существование как неразрывная часть того мира, который творит автор. В этом акте «творчества» с его этическим горизонтом и состоит разница между подходами Пумпянского и Томашевского. Это означает, что цель Пумпянского – посредством описания отношений между «автором» и «героем» построить историческую поэтику, понять, как изображающий и изображенный миры развиваются на протяжении веков от трагедии до современного романа. Тогда как Томашевский, хотя и выделяет проницательно формальные элементы как рассказа, так и романа, останавливается на структурном приеме, экстраполирует литературный факт – и это была действительно его первичная цель – из исторической перспективы, предвосхищая при этом в некоторых пунктах своей трактовки будущие теории о роли читателя[305].

Таким же образом «автор» Пумпянского отличается и от тыняновского понятия «авторское лицо», то есть «лицо рассказчика» [Тынянов, 1929: 196; 1969(а): 137]. В очерке «Пушкин» (1928) и «Характеристике творчества Пушкина» (1929) Тынянов определяет автора с учетом того социального слоя, к которому он принадлежит: говоря о рассказчике «Путешествия в Арзрум», он утверждает, что

авторское лицо, от имени которого ведутся записки, – никак не «поэт», а русский дворянин, путешествующий по архаическому праву «вольности дворянской» и вовсе не собирающийся «воспевать» чьи бы то ни было подвиги [Тынянов, 1969(б): 203].

Более того, анализ стиля пушкинской прозы и поэм показывает, по мнению Тынянова, что «образ автора» принимает разнообразные формы: если в «Путешествии в Арзрум» он является социальным типом, то в «Руслане и Людмиле» становится то эпическим рассказчиком, то ироническим болтуном, а в «Братьях разбойниках», «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане» его амплуа превращается в историческое и легендарное. Все эти перемены, по его мнению, зависят от структуры материала. Когда речь идет о «Руслане и Людмиле», Тынянов пишет:

П<ушкин> остается в пределах conte – по отношению к теме (волшебная народная сказка) и по вытекающей из темы сложной фабуле (ср. сложность фабулы в «Бахариане» и др.), но гибкость и переменность материала, а вместе и способа его подачи, (авторское лицо) выводит его на новую дорогу. ‹…› Элементы «высокого и низкого» штилей взамен нормативного однообразия «среднего штиля» были использованы П<ушкиным> для различной окраски материалов, а «низкий» словарь – для новой трактовки «народности» [Тынянов, 1929: 196].