Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Эти наблюдения заставляют вспомнить, хотя и с учетом некоторых различий, концепцию Эйхенбаума, который о так называемом «героическом эпосе» писал два раза. Анализируя «Историю государства российского», в статье «Карамзин» (1916) Эйхенбаум называет ее «героическим эпосом» [Эйхенбаум, 1986(б): 19], выделяя в ней пересечение описания отечественной истории с повествованием, носящим характер эпопеи, ср. [Там же]. Второй раз Эйхенбаум использует ту же категорию в поздней работе о Толстом – «Очередные проблемы изучения Л. Толстого» (1946), когда говорит о сходстве «Илиады» и «Войны и мира» на уровне повествования, ср. [Эйхенбаум, 1969(б): 192, 194]. Именно в данном труде литературовед склоняется к тому, что для понимания жанровой структуры «Истории» Карамзина и «Войны и мира» нужно обратиться к героической поэме. В его толковании персонажи двух произведений не только являются историческими и/или художественными, но равным образом изображены как гомеровские герои, то есть воители, возвышающиеся благодаря их мужеству и подвигам. Таким образом, определение жанра «героический эпос» обусловлено, употребляя формулировку Шкловского, «композиционным построением вещи», то есть «стилем» [Шкловский, 1928: 220], а именно стилем эпопеи, с помощью которого обрисован каждый персонаж. Ясно, что эстетический подход Эйхенбаума и, следовательно, и его дефиниция жанра, не исключают историко-эмпирического плана, сосредоточенного на стилистическом анализе, несмотря на то что в течение 1930-х годов он был вынужден обратиться к историко-общественным вопросам, см. [Тоддес, 2002: 566, 567]. Подобно Эйхенбауму, Пумпянский так же сравнивает «Тараса Бульбу» с гомеровской эпопеей, но при этом на уровне жанра отрицает какую-либо связь с ней. Нужно напомнить о том, что Пумпянский в «Истории античной культуры» (1924) с сочувствием излагает раздел книги Лукача «Теория романа» об «эпичности» Толстого, где говорится, что его литературный мир отличает не эпическая действительность, а только «элемент эпического формотворчества», см. [Николаев, 2000: 736]. В отличие от Эйхенбаума, Пумпянский рассматривает эпос как специфический самостоятельный жанр, связанный с Античностью. В этом случае дефиниция античного эпоса привлекается для того, чтобы понять, чем различаются русская классическая литература и модернистская проза и каковы перспективы их развития.

Следующие категории, проанализированные нами, – «автор» и «герой». Понятия «автора» и «героя» у Пумпянского очень близки их трактовке у М. Бахтина. По суждению Пумпянского, «автор» – это субстанциальное единство, устанавливающееся благодаря диалогу с героем. В истории русской литературы он возникает с Пушкиным (до Пушкина присутствовало только отношение поэта к Музам). Причем в некоторых произведениях, как, например, в «Отцах и детях», «автор» демонстрирует свое бессилие перед героем[304]. Сходные высказывания об авторе и герое найдутся в «Авторе и герое в эстетической деятельности» (1924), предположительное начало которого сохранилось в записи Пумпянского, и во второй главе «Проблем поэтики Достоевского» Бахтина (1963), где за героем признаются самосознание и самостоятельность, ср. [Бахтин, 2002: 57; 2003(a): 219, 220].

Рассмотрение понятий «автора» и «героя» у Пумпянского далеко отстоит от их толкования у Томашевского, который четко описывает эти категории в своей «Теории литературы». «Герой», по Томашевскому, – совокупность психологических черт, он представляется ipso facto «воплощением» повествовательных мотивов [Томашевский, 1928: 152]. За этими высказываниями стоит идея «фабулы», благодаря которой только и существует «герой»:

Герой вовсе не является необходимой принадлежностью «фабулы». Фабула как система мотивов может и вовсе обойтись без героя и его характеристики. ‹…› Типичными статистическими мотивами являются описания природы, местности, обстановки, персонажей, их характеров и т. д. Типичной формой динамических мотивов являются поступки героев, их действия [Там же: 139, 154].