Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Тынянов Ю. Н. Смерть Вазир-Мухтара // Тынянов Ю. Сочинения: В 2 т. Л., 1985. Т. 2.

Фурманов Д. Чапаев. Красный десант. Мятеж. Л., 1967.

Шкловский В. Эйзенштейн. М., 1976.

Шкловский В. Искусство как прием // Шкловский В. Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933). М., 1990. С. 58–72.

Шкловский В. Сентиментальное путешествие // Шкловский В. «Еще ничего не кончилось…». М., 2002. С. 15–266.

Paperno I. How Nabokov’s Gift is Made // Stanford Slavic Studies. 1992. Vol. 4. № 2. P. 295–322.

Камень продолжает падать О жанровой динамике Виктора Шкловского по возвращении из эмиграции

Ян Левченко

Меня поразила в этом variété полная несвязанность программы…

Виктор Шкловский

Литературно обработанное в романе «ZOO. Письма не о любви» возвращение Виктора Шкловского из Германии в Россию совпало с периодом сравнительно массовой ре-эмиграции, происходившей под влиянием «сменовеховства». «Эмиграция была сложным персональным материалом для Шкловского – но как теоретик литературы он также принял ее как вызов своей способности придумывать обстановку, равно как и описывать ее» [Avins, 1983: 92]. Имплицитный сценарий сделки предписывал прощенному грешнику с особым усердием демонстрировать лояльность – например, создавать нечто в духе «Эмигрантов» Алексея Толстого. Но Шкловский по-своему разрешил проблему, выпустив «Конец похода» (1925) – последний «побег» «Сентиментального путешествия». Он и раньше был склонен к публикации отрывков, которые затем прихотливо амальгамировали в итоговом корпусе романа (таковы, например, «В пустоте» и «Эпилог»)[320].

Экстракты, заметно менявшие свою прагматику в зависимости от меняющегося текстового окружения, выходили в последовательности, обратной их распределению в итоговом корпусе романа. Последний был в буквальном смысле экстрагирован из уже вышедшей берлинской книжки. Не следует смешивать заинтересованность Шкловского в деньгах, которой объяснялась быстрая публикация «Сентиментального путешествия» в издательстве Зиновия Гржебина[321], с теми целями, которые преследовались публикацией разрозненных кусков воспоминаний в Петрограде 1922 года и тем более выходом «Конца похода» в московской библиотеке журнала «Огонек».

Сначала несколько слов об «Эпилоге». В корпусе романа он играет роль «текста в тексте» с обрамлением, несколько раз перебиваясь более поздними вставками. При этом редактура вставленного «Эпилога» либо маркирует изменение времени повествования («Нет, не увижу никогда я Ага-Петроса, так и умру на Невском против Казанского собора. Так писал я в Петербурге; теперь место предполагаемой смерти изменено: я умру в летучем гробу унтергрунда» [Шкловский, 2002: 240]), либо изменяет его локализацию. Так, например, в итоговом тексте Шкловский вводит в текст «Эпилога» рассуждение о «Серапионах» и заостряет внимание читателя на произвольности этой процедуры: «Вот я впустил в свою книжку „Серапионов“. Жил с ними в одном доме. И я думаю, что Главное политическое управление не рассердится на них за то, что я пил с ними чай» [Там же: 258]. Книга «Эпилог» вставляется в позднейший текст романа с дополнениями, которые не ассимилируются, но, напротив, выпячивают свою связь с другими хронотопами.

Маленькая книжка «Конец похода» воспроизводит рассказ о путешествии в Персию, лишь слегка переставляя акценты и с необходимостью опуская уместные в берлинском издании и совершенно излишние для библиотеки «Огонька» подробности своего участия в инициативах временного правительства. Но в целом выход такого текста в 1925 году в многотиражном приложении к ведущему советскому журналу не мог не быть демонстративной акцией. Путевые записки раскаявшегося врага, привлекающие экзотическими подробностями, являлись в том числе тестом на идеологическую пригодность. Ведь именно в персидской части «Сентиментального путешествия» констатируется поражение демократических сил в борьбе с большевиками. Политически грамотный, хотя и вряд ли желанный для автора поступок был, как можно предположить, компенсирован одной внешне малозаметной деталью.