Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Параллельно слиянию с литературой в формах самосознающего романа Шкловский пытался сохраниться как эссеист, автор сборников-мозаик, где начиная со знакового 1923 года он выкладывает свое видение современности. Кросс-жанровая динамика и принципиальное движение в «промежутке» были для Шкловского условием порождения текстов. Если пародийное воспроизведение романной структуры расшатывало, но в то же время и «совершенствовало» «грузные» классические жанры [Dohrn, 1987: 21–22], то издание статей под одной обложкой влекло за собой их последующее восприятие в качестве фрагментов некоего единого целого, по аналогии с «Опавшими листьями» как новой литературной формой. В 1921 году, через несколько месяцев после выхода «Розанова», Шкловский подготовил к печати сборник статей и фельетонов, печатавшихся им с 1919 года в газете «Жизнь Искусства». Поэтика такого рода изданий позднее будет описана в «Zoo»:

Самое живое в современном искусстве – это сборник статей и театр-variété, исходящий из интересности отдельных моментов, а не из момента соединения [Шкловский, 2002: 317].

Замысел Брата Беснующегося – а именно так именовался Шкловский в пору своего внештатного членства в кружке «Серапионов» – реализовался только в 1923 году. Константин Федин, в ту пору знакомый с творческой кухней коллеги и патрона, еще до публикации книги написал о формальном методе ироничный фельетон [Федин, 1985], где подверг сомнению способность литературы беспрестанно сознавать себя, а метода – вскрывать единство и намерение там, где его нет. Для «Серапионов» сборник остается сборником, тогда как для Шкловского он важен именно как творимое автором целое[331].

Действительно, сборник «Ход коня», увидевший свет в Берлине в 1923 году, отличается подчеркнутой симметричностью структуры. Его предваряют сразу два предисловия, в первом из которых дана точка зрения дистанцированного автора-редактора, а во втором – рассказчика-персонажа, строящего ступенчатую аллегорию по образцу назидательных новелл. К двум предисловиям примыкает Обрамление. Затем идет основной массив текста (с отмеченной Серединой книги), за которым стоит Завершение обрамления и два послесловия, постепенно «отделяющие» текст от рассказчика. Фельетоны, помещенные в книге, тщательно сгруппированы по разделам и даже по хронологии, плохо уживающейся с провозглашенным монтажным принципом. Особенностью обрамления является ярко выраженная обобщенность и публицистичность его начала, контрастно сочетающего картину разоренного революцией Петрограда с интенсивностью художественной жизни, отраженной в фельетонах, и не менее подчеркнутая субъективность, смысловая герметичность финала, где происходит раздвоение личности рассказчика, будто бы видящего себя во сне и не вполне уверенного в границе между сном и реальностью:

И кавычки вокруг фразы неверно поставил. Вокруг всего рассказа нужно поставить кавычки [Шкловский, 1923: 182].

И ниже:

Я выскочил из «оттуда» не весь. Может быть я остался там. ‹…› И это неправда, что я здесь [Там же: 185].

При этом чувство вины, сопровождающее эмигранта, появляется здесь в весьма ироничном контексте:

Стыдно так, как будто доктор меня осматривает и сижу я голый на гинекологическом кресле, а справа-то весь Дом Искусств, а слева весь Дом Литераторов. Волосы по всему телу дыбом стоят от стыда. ‹…› Разве можно так напутать, так обвиниться кругом, а потом убежать и проснуться? [Там же: 182].