Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Наша жизнь кружит роями секунд, вся из мельков и бликов, и пока художник, разложив свои кисти, ищет по тюбикам с красками свою модель, модели уже нет: или ее сменили, или она изменилась сама [Там же: 560].

Только хороший фотограф может схватить жизнь на лету, поэтому писатель называет фотографов – «ловцы секунд». Кржижановский размышляет над спецификой фотографии, а его наблюдения над особенностью позы фотографов и над процессом их «охоты на натуру» предвосхищают классическую работу В. Флюссера [Флюссер, 2008: 37]. С фотографией литературу сближает необходимость найти «свой» объект и «схватить», «застигнуть» его в неповторимом ракурсе. Герой новеллы «Чужая тема» убежден, что красота – «лишь момент в развитии объекта, ее нельзя созерцать, а надо застигнуть, бить ее резцом влет, как птицу стрелой» [Кржижановский, 2001, 1: 371].

Рецепция фотографии у Кржижановского во многом созвучна поискам А. Родченко, который призывал «снимать обыкновенные, хорошо знакомые предметы с неожиданных точек зрения и в неожиданных положениях… чтобы сбросить пелену привычного восприятия вещей» [Родченко, 1982: 107]. О том, что писатель был осведомлен о проблемах и поисках фотоискусства, косвенно свидетельствует его знакомство с М. Наппельбаумом, чья фотомастерская была расположена в том же доме на Тверском бульваре, где Кржижановский читал свои новеллы на заседаниях «Никитинских субботников»[342].

Визуальный контекст эпохи изменял перспективу видения литературного текста. В 1917 году, обосновывая термин «остранение», Шкловский делал акцент на необходимости нового видения вещи, употребляя «видение» как синоним «восприятия», но прежде всего как «зрение». Полемически заостряя свой тезис, он противопоставлял «видение» «узнаванию», без которого психофизиологический процесс визуального восприятия невозможен: «Вещи, воспринятые несколько раз, начинают восприниматься узнаванием: вещь находится перед нами, мы знаем об этом, но ее не видим» [Шкловский, 1990: 64].

Трансформация реальности под воздействием нового взгляда становится сюжетом многих произведений Кржижановского (в «Записных тетрадях» писатель оставил фразу: «мир – это дочка зрения» [Кржижановский, 2010, 5: 355]). Герой повести Кржижановского «Странствующее „Странно“» проводит над собой эксперимент, описанный еще картезианцем Николо Мальбраншем (изменение видения, восприятия реальности в зависимости от размера органа зрения) [Ямпольский, 2001: 32–41]. Выпив волшебной тинктуры, он уменьшается до микроскопических размеров, и мир предстает ему абсолютно другим. Он видит бациллы времени, путешествует в конверте к своему сопернику и проникает внутрь его мозга. С многократным уменьшением тела герой приобретает и микроскопическое зрение, видит другую, преображенную реальность.

В ряде случаев «остраненное видение» доводится до предела – возникает образ глаза, отделенного от субъекта («Грайи», «Четки», «Страна нетов»). В новелле «Грайи» Кржижановский создает свое продолжение мифа. По его версии, глаз грайи, выхваченный Персеем, упал не в болото, а в землю и пророс на сто первую весну. Писатель обыгрывает термин «глазное яблоко», затем играя с буквальным прочтением метафоры:

Сначала от глазного корня пополз белый и рыхлый осевидный отросток тоненького, в волосок, нервного волоконца. ‹…› Из зрачка протолкнулся вверх мутный стеклистый побег [Кржижановский, 2001, 1: 152].

А осенью

на диковинном деревце, повиснув на белых осевидных фибриллах, прокруглились свесившиеся зрачками вниз, маленькие, понемногу полнящиеся и наливающиеся нервным соком стеклисто-белые глазные яблоки [Там же: 153].

Это описание проросшего глаза напоминает литографию Одилона Редона, где глаз растет, подобно гигантскому цветку (ил. 1).

В новеллах Кржижановского «Якоби и „якобы“», «В зрачке», «Страна нетов», «Четки», повести «Возвращение Мюнхгаузена» человеческий глаз уподобляется вселенной:

…был момент, когда испуганным умам показалось, что вся эта… земля и крошечный сферический хрусталик человеческого глаза – одно и то же [Кржижановский, 2001, 2: 272].