Эпоха великих реформ. Том 2

Сопоставляя в сравнительной параллели деятельность Виктора Антоновича в Калужской губернии с деятельностью его в Царстве Польском, мы видим, – пишет г. Обнинский, – что они развивались при одинаковых по внешности, хотя и совершенно различных по существу условиях среды, им нормируемой в духе и разуме освободительного закона. В Калуге Виктор Антонович встретил против себя сплотившееся дворянство, в Польше он застал положение дел, с которым также и по тем же причинам не мог примириться. Работать ему приходилось там с людьми, довольно своеобразно понимавшими свою освободительную миссию. Взглядов их разделить он не мог: в освобождении крестьян он не мог видеть нечто вроде кары, экзекуции, подготовляемой для крамольных помещиков, – он не мог сочувствовать ни дешевому либерализму карьеристов, развивающемуся на почве узкого лжепатриотизма, ни показному народничеству на чужой счет; он не мог ради «высших соображений» смотреть сквозь пальцы на узурпацию законных владельческих прав, на травлю помещиков крестьянами и не понимал возможности внедрять в «холопах» надлежащие чувствования путем награждения их собственностью бывшего владельца. И здесь, как и в Калуге, он, «судья по призванию», принял сторону права и закона, сторону слабого и незаконно угнетаемого; такою стороной там являлись крестьяне, здесь – помещики, и если процесс наделения крестьян землею и определения за нее повинностей в последнем случае принимал характер военной контрибуции, он считал своим долгом сдерживать подобные тенденции. Отсюда обвинения в крепостничестве. Клевета на этот раз хлынула через край; страшное слово «измена», сорвавшись с уст, «едва умевших лепетать», перекати-полем понеслась по ветру и кое-где гуляет еще и до сих пор.

«Ах, – вздыхали возвращавшиеся с поля битвы “ташкентцы” и “обрусители”,– Виктор Антонович теперь уже не тот!» Людям, хорошо и близко знавшим его, смешно и гадко было слушать эти «благонамеренные речи» и эти близорукие, не рискованные инсинуации, одинаково напоминавшие лай из подворотни. Его в высшей степени прямая и честная натура, его светлый и глубокий ум, его рыцарское сердце, – все это так чуждо было возмутительной бессмысленной клевете, не понимавшей того, что обе эпохи деятельности Виктора Антоновича, – калужская и польская, – были слиты в неразрывном гармоническом единстве воли и разума, направленных к одной и той же высокой и чистой цели – торжеству права и правды на земле. Там, в первую эпоху, закон по отношению к правам и благу освобождаемых недоисполнялся, – здесь, во вторую, он в том же отношении переисполнялся; и там, и здесь администратору, склонному поступаться законом и справедливостью ради политических соображений, – администратору-дипломату, несравненно легче и безопаснее было «плыть по течению», не рискуя ничем ни сверху, ни снизу; но Виктор Антонович и там, и здесь, и прежде, и теперь продолжал делать то, что повелевал ему служебный долг и собственная совесть, оставаясь государственным деятелем в благороднейшем значении этого слова (См. Воспоминания Обнинского в «Русской Старине », 1897. № 4).

427

В старых судах при отсутствии несменяемости история, как указывает проф. Утин, не знала вовсе типа судьи, праведно судящего, и вовсе не сохранила памяти о лицах, бесстрашно держащих весы правосудия («Отечеств. Записки». 1862. № 11. С. 5).

428

В известной книге К. К. Арсеньева «Судебное следствие» приведена масса интересных решений, относящихся к этой наиболее цветущей поре нашей кассационной практики. Укажем для примера реш. 1867, № 522, в котором сенат установил известную постепенность в применении дисциплинарной власти председателя к защитникам, или на воспрещение читать сознание, данное подсудимым на предварительным следствии.

429