Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Да, я смела, понимаешь, смела!
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела.
С детства было как-то недосуг.

Разве Родина – не “золотые пушкинские сказки”, “Гоголя пленительная речь”, “ленинской руки раздольный жест” и “любовь русского шального мужика”? Оказывается, не вполне.

Поколенье взросших на свободе,
в молодом отечестве своем,
мы забыли о своем народе,
но фашисты помнили о нем.
Грянул бой. Прямее и суровей
поглядели мы на белый свет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
знаю только: есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
сволочь, заклейменная в веках,
и людская кровь заговорила
в смертный час на разных языках.
Вот теперь я слышу голос крови,
тяжкий стон народа моего.
Все сильней, все жестче, все грозовей
истовый подземный зов его[412]

.

Нацисты классифицировали людей, особенно евреев, по голосу их крови. И большинство людей, особенно евреи, услышали подземный зов. В Советском Союзе, где все граждане, в том числе евреи, классифицировались по крови, ее голос был хорошо знаком.

С первого дня своего существования Советское государство предписывало национальное строительство как средство против памяти об угнетении. В отсутствие нового угнетения национальности предстояло скончаться от переизбытка кислорода (примерно так же, как государству предстояло отмереть вследствие постоянного укрепления), но пока этого не произошло, государство разграничивало национальные территории, преподавало национальные языки, издавало национальные газеты и продвигало национальные кадры. Государство снова и снова спрашивало у граждан, кто они по национальности, а граждане снова и снова отвечали – поначалу согласно самоощущению или личному интересу, а потом под диктовку голоса крови (нравилось им это или нет).

После введения в 1932 году паспортной системы национальность стала постоянным знаком отличия и одним из основных показателей социальной и политической траектории советского гражданина. Когда 20-летний Лев Копелев получал свой первый паспорт, он, как многие дети Годл, записался евреем. Русский и украинец по культуре и убеждению, он “никогда не слышал голоса крови”, но понимал “язык памяти” и полагал, что отречься от родителей, всегда считавших себя евреями, “значило бы осквернить могилы”. Выбор облегчался тем, что у него не было последствий. Узбек в Узбекистане или белорус в Белоруссии мог извлечь некоторую выгоду из своей национальности; “еврей” и “русский” были в 1932 году практически взаимозаменяемыми (и в РСФСР, и за ее пределами)[413].

В таком положении Копелев пребывал недолго. Со временем национальные единицы пустили корни (в историю, литературу, родную почву), а личная национальность стала вопросом крови. В деле истребления врагов биологическая национальность оказалась гораздо полезней, чем изменчивая политическая или классовая принадлежность. 2 апреля 1938 года – в период генеральной чистки этнических диаспор – специальная инструкция НКВД учредила новую процедуру определения национальности.

Если родители немцы, поляки и т. д., вне зависимости от их места рождения, давности проживания в СССР или перемены подданства и др., нельзя записывать регистрирующегося русским, белорусом и т. д. В случаях несоответствия указанной национальности родному языку или фамилии, как, например: фамилия регистрируемого Папандопуло, Мюллер, а называет себя русским, белорусом и т. д., и если во время записи не удастся установить действительную национальность регистрирующихся, графа о национальности не заполняется до предоставления заявителями документальных доказательств[414].

Немцы, поляки и греки стали жертвами “массовых операций”; евреи и русские – нет, но процедура была для всех одинаковой. Когда пришли нацисты, большинству советских людей не составило труда понять язык, на котором они говорили.

* * *