Эрдейский поход

Всеволод подошёл ещё ближе, через доспех ощущая жар костра. Чуть не в угли вступил. Волкодлак, обезумев от близости человека — от близости пищи — тоже полез, было, в самое пекло.

Но взрыкнул, взвизгнул, мотнул головой, щёлкнул по горячему воздуху клыками. Попятился, мягко пригибаясь, стелясь по земле.

Запахло палённой шерстью. С клыков-ножей капала слюна. И вся морда — в пене.

Волкодлак отошёл на два шага назад. На три… и…

И изготовился к прыжку.

«А прыгнет ведь! — пронеслось в голове Всеволода. — Прямо через огонь и прыгнет, презрев вековечный страх нечисти перед живым пламенем. На грудь, на серебряное зерцало прыгнет, не щадя ни лап, ни морды. Вот сейчас…»

Каков же должен быть голод, терзающий волкодлака, если обезумевшая тварь готова на это?!

Руки Всеволода сами потянулись к мечам. Отточенная булатная сталь с серебряной насечкой поползла из ножен. Коли заговорное слово степной колдуньи не остановит оборотня, нужно успеть срубить его в полёте.

Вот, сейчас!

Распрямятся поджатые, по-человечьи согнутые задние лапы ненасытной твари. Толчок, прыжок — сквозь костёр, на серебро…

— Эт-ту-и пи-и пья, — властно прокричал-пропел Всеволод незнакомые слова неведомого языка.

Смысла их постичь он не мог и не пытался. Да и был ли смысл в этом кратком мелодичном заклинании?

И будет ли от него прок?

Ночь содрогнулась.

О, такого рёва Всеволод ещё не слышал. Не зверинного даже, больше, чем просто звериного. Рёва, в коем слышалась и разочарование, и отчаяние, и ненависть, и ярость, и проклятие, и тоска, и вечный неутолимый, неведомый человеку голод…

Рёв обманутого хищника, у которого из-под носа, из когтей почти вдруг вырвали добычу, оглушил…

Всеволод невольно отшатнулся.

Рёв стих.

Мгновение — не больше — оборотень щерился в бессильной злобе, прожигая Всеволода горящим взором. Отблесков костра в глазах твари видно уже не было. Глаза её горели иным огнём — страшным, шедшим изнутри, из самоей чёрной души. И от адового огня того, казалось, плавится и стекает серебро по кольчужным звеньям.

Потом волкодлак развернулся. Глянул ещё раз, — через плечо, через вздыбленную шерсть. Словно плетью стеганул, словно кистенём с маху вдарил, варом словно плеснул из крепостного котла.

С клыков капало.

Голод… Зверь тёмного обиталища алкал живого тёплого мяса. Но, тем не менее, зверь уходил.

Оборотень прыгнул, вложив в прыжок всю силу, что собрал для прыжка через огни. Он прыгнул прочь. В ночь. Влетел, ввалился в стену мрака.

Исчез.

Сам стал мраком.

— Отступил! Ушёл! Сгинул! — тихо-тихо шептались вокруг.

Дружина смотрела, вослед волкодлаку. В непроглядную темень. Никто не спустил тетивы лука, никто не бросил копья. Все стояли поражённые, ошеломлённые.

Всеволод медленно опускал мечи. И тщетно пытался вспомнить, когда успел занести клинки.

Отступил, ушёл, сгинул… При желании Всеволод мог видеть и в кромешной тьме — старец Олекса его этому обучил. Да, мог бы, если бы не помеха, если бы глаз не слепило яркое пламя, отделявшее Всеволода от ночи. Мог бы… Но сейчас нужды в ночном зрении не было. Что-то подсказывало: оборотень ушёл из границы видимости. Далеко ушёл оборотень.

— Слово колдуньи действует.

Всеволод оглянулся. Бранко! Это сказал он. Уверенно сказал, со знанием дела. Волох стоял рядом. И не понять — удивлён? Озадачен? Или — ничуть. Или просто сказал. То, что было.

— А коли вриколак отступил, то снова уже не подступится, — добавил проводник. — Такая уж у него порода.

— Может, не ведьмино слово прогнало оборотня, — возразил Конрад. — Может, это огонь и сталь с серебром остановили вервольфа?

Сакс снял шлем. Лицо тевтонского рыцаря было красным. Брови сведены к переносице.

— Слово, — твёрдо сказал Бранко.

— Слово, — подтвердил Всеволод. — Я видел глаза твари. И я знаю.

Щека тевтона дёрнулась:

— А я бы всё же предпочёл изрубить нечисть. Но пусть даже и слово… Хоть бы и так… Нам-то с того какая польза? Что нам это даёт?

— О-о-о, — протянул с улыбкой Всеволод. — Многое это даёт. Самое главное. Время.

И распорядился:

— Снимать лагерь. Седлать коней.

— Ты что, русич, спятил? — ещё сильнее нахмурился Конрад. — Ночь! Нельзя выходить из-за огней.

— Можно. Теперь — можно. Заговор степной колдуньи хранит вернее огня. А времени у нас мало. Раз уж оборотни-волкодлаки рыскают по эту сторону Карпатских гор, то что сейчас твориться по ту? Мы отправляемся сейчас же.

— Разумно ли это, Всеволод? — спросил Фёдор.

Осторожный десятник всё ещё держал в руках сулицу, и опасливо поглядывал за огни.

— Неразумно сидеть на месте, когда есть возможность продолжить путь, — ответил Всеволод. — Люди и кони успели отдохнуть. Утро уже не за горами, а нам всё равно не заснуть. Так к чему медлить?

— А всё же я бы рассвета дождался, — десятник неодобрительно покачал головой. — Волкодлак волкодлаку рознь. И потом… упыри…

Хороший воин Фёдор. Храбрый, умелый, сметливый. И бережётся всегда — на рожон не лезет. И других бережёт. Это полезное качество, когда хранишь Сторожу из-за надёжных стен осинового тына. Но когда идёшь в поход, в котором дорог каждый час…

— Бранко, ты как мыслишь? — повернулся Всеволод к волоху.

Тот пожал плечами: