Эрдейский поход

Не думалось даже о том, что не поют отчего-то ранние птахи.

— Всё хмуришься, сакс? — Всеволод вклинился между Бранко и угрюмым тевтоном и насмешливо глянул на Конрада. — Признай, наконец, действует ведь заговор колдуньи. Уже двух волкодлаков отогнали без боя.

— Я бы всё-таки не полагался в пути на помощь ведьмы, русич, — отозвался немец, не поворачивая головы. — И меч всегда держал наготове.

— Ну, об этом не беспокойся, — усмехнулся Всеволод. — Коли потребуется — проложим себе дорогу и мечом. Но покуда…

Что — «покуда», он сказать не успел. Всеволода прервали на полуслове.

— Воевода-а-а! — тревожный крик высланного вперёд дозорного мигом отбил охоту продолжать беседу. От приподнятого настроения и беспричинного веселья не осталось и следа. Руки сами потянулись к оружию.

А дозорный скакал и кричал, не таясь. Значит — нет нужды скрытничать.

Подскакал… Бледный. Глаза — навыкате. Лицо искажено гримасой… Нет не страха. Боязливых в Сторожу не брали. Что-то другое. Но всё равно… Не просто довести сторожного ратника до такого состояния.

— Там… Там… За холмом… — говорить бойцу отчего-то было трудно.

Всеволод помог:

— Что? Нечисть?

Хотя откуда взяться нечисти утром?

— Нет.

— Супостат какой?

— Нет. Там… покойники там…

Больше Всеволод не слушал. Пришпорил коня. Поскакал вперёд сам. Дружина — следом.

«Там» были не просто покойники. «Там» была бойня — иначе не скажешь. И притом, — недавняя совсем. Да, такое зрелище могло внести смятение даже в душу опытного воина. Воин обучен воевать. Но это…

С полдюжины опрокинутых повозок — простеньких, бедных, лежали в высокой траве. И одна — задняя — стоит на колёсах. На дощатых бортах телег Всеволод заметил связки чеснока и сухие ветки — дикая роза, боярышник… В народе говорят, так можно отпугнуть нечисть. Да только неправильно говорят. Воины Сторожи это знали наверняка.

Возле повозок в беспорядке валялись узелки, котомки, корзины и прочий нехитрый крестьянский скарб. И всюду кровь. Чёрная, запёкшаяся. Много крови.

И тела, и туши. Изодранные, истерзанные, изорванные. Как в мясной лавке. Только страшнее.

И всё вперемешку. Люди, кони, быки, бараны… А вон — грязные комки перьев. Домашняя птица…

Из вспоротой плоти торчат красные — обглоданные и перегрызенные — кости. На лицах мертвецов — застывшее выражение ужаса и боли. У тех мертвецов, у которых ещё оставались лица. Были покойники и без лиц. И без голов. Без рук, без ног. И переломленные, перекушенные напополам были.

Над трупами, над вывалившимися потрохами, над чёрными пятнами засохшей крови роились мухи. Аж воздух звенел.

Чуть в стороне от разорённого обоза лежали двое. Эти отбежали дальше других. Да только всё равно не спаслись. Не успели. Не смогли.

Мать… Всё, что внизу, превратилось в кровавое месиво, в котором замешаны воедино ноги, бёдра, пёстрые юбки.

И ребёнок… Не узнать уже — мальчик ли, девочка? Не понять, сколько лет. Просто окровавленный комок. Мясо просто… с перемолотыми в труху костьми.

Ещё в траве лежит брошенная осина. Несколько заострённых кольев. Не помогли колья. Не защитили…

Всеволод слез с седла, подошёл ближе, держа настороженного коня в поводу.

Примеру воеводы последовали остальные.

— Кто? — тяжко сглотнул Всеволод. — Кто мог такое сотворить?

— Не люди это, — глухо отозвался сзади десятник Фёдор. — Нелюдь. Нечисть.

— Но и не стригои, — сказал Бранко.

— Да это не нахтцереры, — поддержал проводника Конрад. — Слишком много мяса съедено. И слишком много крови пролито. Нахтцереры не пожирают плоть, зато кровь вылизывают всю подчистую, до последней капли. Здесь были оборотни-вервольфы.

— Один, — поправил Бранко. — Один оборотень.

Волох уже изучал следы. Похожие на волчьи и человечьи одновременно, размером — с конское копыто, кровавые отпечатки отчётливо выделялись на разбросанных мешках и тюках, на одеждах мертвецов. В размякшей от крови и ссохшейся заново земле.

— Здесь был только один вриколак, — ещё раз проговорил проводник.

— Один? — Всеволод растерянно смотрел по сторонам. Следов было много. Но все — одинаковые. Если на обоз, действительно, напала только одна тварь, она носилась тут вихрем, металась, как бешеная. Видимо, обезумела, дорвавшись до… до пищи.

— Следы говорят так, — проговорил Бранко. — Впрочем, нам не нужно читать следы. Оборотни — не волки. И не кровопийцы-стригои. Они предпочитают охотиться поодиночке. Чтобы ни с кем не делить добычу.

— Неужели один волкодлак, в самом деле, способен сотворить такое?

— И не такое способен, — на этот раз Всеволоду ответил Конрад. — Вервольф — это безумец в зверином обличье, одержимый единственной страстью, две стороны которой — голод и жажда убийств. Ночью, начиная с послезакатного часа, страсть эта овладевает всем существом тёмной твари, и оборотень не в силах ей противиться. Вервольф теряет человеческий облик. А утратив его, уже не знает меры. Он начинает охоту на всё живое. И убивает больше, чем в состоянии сожрать за ночь. Такая уж у него натура. Вервольф отступит, лишь получив достойный отпор. Но это случается редко.