Влияние изобразительного искусства на Сати особенно очевидно при взгляде на ноты юмористических сюит. Все пьесы, кроме одной, записаны без тактовых черт и ключевых знаков, и все пьесы, кроме двух, сочинены без обозначения размера. Сати играл с правилами нотации практически с самого начала (написанная в 1886 году на стихи Латура песенка «Сильвия» уже не имела тактовых черт), но в этих сюитах техника уже более радикальная и выразительная. В частности, отсутствие традиционных подпорок в виде размера и метра позволяет регулировать выразительное содержание или значение пьесы. Также в этих сюитах можно заметить дальнейшие эксперименты Сати с языком и музыкой; его комментарии не ограничиваются указаниями по исполнению пьесы, они принимают форму эпиграфов и небольших рассказов, написанных между нотных линеек, но эти тексты не предполагается произносить вслух или пропевать.
Эксперименты Сати по интеграции текста и музыки представляют собой совершенно новую концепцию композиции. С момента зарождения фортепианной музыки и до Сати слова появлялись в нотах для фортепиано в двух случаях: во-первых, в заголовках и, во-вторых, в стандартизованных инструкциях для исполнителей, например
Blague (шутка) – это свойственная парижанам, и особенно современным парижанам, склонность третировать, насмехаться и превращать в абсурд все, что честные люди имеют привычку уважать; но те, кто подшучивает, делают это больше из забавы, из любви к парадоксам, чем по убеждению: они смеются и сами над собой, «они шутят»[127].
Как позиция и художественная поза шутка перешла из студий Монмартра, где жила художественная богема, в кафе Монпарнаса, где собирались представители авангарда XX века, и, несмотря на эти перемещения, Сати остался безусловным и непоколебимым типом парижского шутника.