Эрик Сати

В самом первом приближении шутка в юмористических сюитах Сати заключена уже в странных загадочных названиях. «Три отрывка в форме груши» (1903), затем абсурдные «Дряблые прелюдии (для собаки)», озадачивающие «Засушенные эмбрионы» – все эти названия смешны, потому что сбивают с толку и совершенно бесполезны. Они абсолютно не имеют никакого отношения к музыке пьесы и издеваются над самой традицией давать названия музыкальным произведениям, будь то нейтральные описательные термины как «соната», или же более содержательные названия – как «Бабочки» Роберта Шумана или «Сады под дождем» Клода Дебюсси. Более тонкий юмор – это включение текста – от расширенных указаний исполнителю до небольших рассказов и разговорных комментариев – в музыкальную ткань произведения. Эти тексты не подпадают ни под категорию прозы, ни под категорию поэзии. Они удивительным образом разнообразны и увлекательны: от страстной речи жены к мужу в универсальном магазине до всестороннего описания жизнедеятельности воображаемых морских существ. По форме и структуре – это смешение фрагментов разговорной речи, повествования и отступлений личного характера. Чаще всего язык холодно-отстраненный, тон – банальный, а общий эффект – как от записи наблюдений за обыденной жизнью. Сати схватывает бытовые будничные качества даже у самых буйных порождений его воображения и, наоборот, добавляет в повседневность очарование фантазии. То, как Сати использует тексты, отражает его увлечение авангардными течениями в изобразительном искусстве и литературе, а также его постоянное стремление расширить границы музыкального произведения. Текст первой пьесы «Засушенных эмбрионов» в этом отношении просто образцовый. Произведение в целом, как пишет Сати в рукописи, – «совершенно непонятное, даже для меня». В нем речь идет о трех загадочных морских существах – голотурия, эдриофтальма и подофтальма, каждому из которых посвящена отдельная пьеса. Сати предваряет каждую пьесу эпиграфом с описанием животного в псевдонаучном, насмешливом тоне. Например, о голотурии он пишет комическую «научную» экспликацию: «Называемая невеждами морским огурцом, голотурия имеет обыкновение карабкаться на камни или скалы. Она умеет мурлыкать как кошка; кроме того, она прядет шелк отвратительного вида. Воздействие света, кажется, не нравится ей. Я наблюдал голотурий в бухте Сен-Мало». Текст в нотах больше похож на репортаж с места события:

Это один день из жизни голотурии с невозможной и на самом деле очень смешной точки зрения самого животного.

Как и другие тексты из пьес Сати 1913–1914 годов, история голотурии вызывает в памяти поэзию Гийома Аполлинера, а именно «стихи-разговоры» – например, Les Fenêtres («Окна») и Lundi, rue Christine («Понедельник, улица Кристин»). Они отличаются использованием разговорного языка и приемов соположения и эллипсиса, общий эффект после прочтения – путаница и непоследовательность[128]. Например, в стихотворении Lundi, rue Christine читатель должен собрать вместе серию разрозненных комментариев, чтобы создать смысл, и это видно уже из начальных строф стихотворения:

Мать консьержа и консьерж пустят всех внутрь
Если ты – мужчина, приходи ко мне сегодня вечером
Все, что нам нужно – это парень, который будет следить за главным входом
Пока другие идут вверх по лестнице
Газовые горелки зажжены
Владелица – чахоточная
Когда вы закончите, мы сыграем в триктрак
Дирижер оркестра с больным горлом
Когда вы приедете в Тунис, мы закурим гашиш
Почти все рифмуется[129].

Поэзия Аполлинера, конечно, более сложный набор элементов, нежели комментарии Сати, но совпадения в двух текстах поразительны. Сюжет стихотворения Аполлинера описывается рядом соположений, таких же, как в тексте Сати про голотурию. Если мы прочитаем стихотворение Аполлинера дальше, то поймем, что действие разворачивается в переполненном кафе, а поэтические строчки – это обрывки разговоров посетителей. Таким образом, перед нашими глазами встает общая атмосфера кафе и детали личных разговоров. С помощью тех же приемов Сати рисует воображаемый мир придуманных им самим морских существ. Аполлинер и Сати используют разговорный язык, сдвиги между внутренним и внешним диалогами и спонтанные комментарии, очевидно предназначенные для читателя (у Аполлинера мы это видим в последней процитированной строке – «Почти все рифмуется»), чтобы подчеркнуть непосредственный характер своих сочинений. В сущности, оба текста стремятся воспроизвести повседневную реальность, будь это шум кафе или придуманная жизнедеятельность морских созданий.