Ермак

— Что поделаешь! Аллах видит, за два сорока без малого отдам. Себе чистый убыток! — Он схватил руку Ермака и стал бить по ладони. — Хочешь, десять соболей долой?

— Мало. Сорок — бери, а то уйду, — настаивал на своем Ермак.

— Аллах, пусть я не буду на полуденной молитве в мечети Хаджи-Давлет, ты видишь, я разоряюсь. Дай подумать! — Купец держал атамана за руку и уверял — Ты сам, своими глазами видел этих рабынь.

Начался горячий торг: бухарец хвалил рабынь, в отчаянии щипал себе бороду, возводил очи к небу. Ермак упрямствовал.

Из толпы татары кричали:

— Молодец, бачка, всему знает цену!

Толпа, охваченная азартом спора, дышала жаром.

— Нахвальщик! — кричали про бухарца казаки. — Батька, не уступай своего!

На верблюдов забрались погонщики, загоревшие под палящим южным солнцем и похожие на головешки. Они настойчиво кричали что-то Хайдарчи, от чего он еще больше горячился.

По ясному голубому небу порой проползали ленивые прозрачные тучки, не отбрасывая тени. Было знойно, лица стали липки от пота. Усталый бухарец, наконец, безнадежно махнул рукой:

— Бери, князь, твои рабыни!

— Возьмешь лучших соболей, — сказал Ермак, — а теперь отпусти их! — И, обратясь к казакам, предложил: — На Дону мы вызволяли из беды ясырок. Пусть эти рабыни станут вольными птахами.

— Батько, дозволь мне Гюль-биби взять? — попросил Брязга.

— Ни тебе, ни братам не дозволю. Сказано — на волю! — твердо произнес Ермак.

5

Три дня спустя дозорный на башне Искера заметил клубы пыли на старой прииртышской дороге. Выслали трех казаков, и они вскоре вернулись с доброй вестью:

— Батько, ногайцы гонят табуны коней. Встречь им выехали бухарцы.

Звонкое ржанье донеслось до городища. Казаки выбежали на валы. Бухарцы, в высоких черных папахах, зеленых и красных халатах, лихо держась в седлах, приближались на сухощавых злых конях, вскормленных на степных пастбищах. Ногайцы с криком старались обогнать их на своих выносливых и спокойных иноходцах. Трудно было сказать, чьи кони лучше: и те и другие были хороши в походах.

Соскучившись по коням, казаки толпой вышли навстречу. Они охотно устроили на берегу Иртыша коновязи, купали лошадей, водили их на проминку.

Бухарский торг на время притих. Хайдарчи пожаловался Ермаку:

— Кто купит теперь наши ковры, шелк, когда кони есть?

— Погоди, и это возьмут за рухлядь. Казаку резвый конь и сабля — первое дело!

— Мой будет ждать! — успокоился бухарец.

По соседству с Искером возникло конское торжище. Казаки ревниво рассматривали и оценивали коней. Ермак давно заметил белого, как пена, скакуна. Конь ни минуты не знал покоя: то перебирал длинными сухими ногами, то бил копытом в землю, то призывно и могуче ржал.

Атаман подошел к лошади. Большие черные глаза внимательно посмотрели на человека.

«Умный конь, горячий!» — с захолонувшим сердцем подумал Ермак и молча стал осматривать и ощупывать коня. Он измерил длину ног от копыта до коленного сустава, внимательно оглядел бабки, зубы и вдруг неожиданно вскочил на неоседланного скакуна. Конь взвился, поднялся на задние ноги и, перебирая передними в воздухе, загарцевал на месте. Ермак ласково потрепал его по холке и добродушно проворчал:

— Ну, ну, играй! — Он незаметно шевельнул уздечкой, — конь рванулся и побежал.

— Лебедь конь! — восторженно закричали вслед казаки.

— Гляди, гляди, хорош джигит! — показывая на всадника, восхищались табунщики-ногайцы.

Ермак сидел плотно, как влитый в седло. Конь под ним мчался птицей.

«Не конь, а богатство!» — наслаждался рысистым ходом атаман. Мимо промелькнули искерские дозорные башни, старые кедры, впереди распахнулась манящая дорога. С холма на холм, птицей перемахивая через ручьи, овражинки, скакун легко, без устали нес Ермака.

— Эх, лебедь-друг! — от всего сердца вырвалось у атамана ласковое слово. Он выхватил меч, взмахнул им. И конь, словно стремясь в бой, еще резвее и стремительнее понесся вдаль.

Прошло много времени, пока атаман вернулся.

Над тайгой склонилось солнце, но никто не расходился — все ждали атамана. Он подъехал к толпе, спрыгнул с коня и сейчас же спросил табунщика:

— Сколько возьмешь за крылатого?

Продавец сверкнул жадными глазами:

— Такой скакун цены нет!

— Выходит, непродажный конь! Жаль, не скрою, люб скакун, — улыбнулся Ермак.

— Зачем непродажный? Купи! Давай много шкурка соболь.

— Сколько? — спросил Ермак.

— Конь и баба в одной цене ходят. Сколько за Гюль-биби платил, столько за скакун давай! — с легкой насмешкой ответил табунщик.

Ермак нахмурился.

— Конь и человек не могут ходить в одной цене! — строго сказал он. — Человек душу имеет, запомни это, купец! И нет больше у меня столько соболей; выходит, не по зубам орешек.

— Жаль, совсем жаль! — прижав руку к сердцу, вымолвил ногаец. — Такой конь только для тебя, Кто так скачет, как ты? Только джигит!

Ермак опустил голову, отвернулся от коня, собираясь уходить.

— Батько, ты куда? — стеной встали перед ним казаки. — Люб конь — бери! Ты тут хозяин… Знаешь ли ты, купец, с кем торг ведешь? — набросились они на табунщика. — Мы силком скакуна возьмем. Бери по-честному!