Ермак

— Стой, браты, так не выходит с купцом говорить! — остановил казаков Ермак. — Отпугнем от Искера, а без торга худо нам… Что ж, не могу столь дать, и все гут… — вздохнул Ермак и поспешно пошел прочь.

Вслед ему заржал белый конь. Атаман втянул голову в плечи и еще быстрее зашагал к городищу. Ногаец захлопал ресницами.

— Слушай, бачка, — закричал он вслед Ермаку. — Иди сюда, торговаться будем. Много уступим…

— Браты, — обведя взором казаков, вымолвил Ильин. — Негоже батьке остаться без такого коня. Не он ли всегда радел о нас, не с нами ли плечом к плечу бился с врагом. Нет у него рухляди, — выкупил на волю ясырок. Суров он, а сердце доброе. Поможем ему из своей доли. Я десять соболей кладу, кто еще?.

Казаки один за другим бросали к ногам табунщика соболей. Тот жадно мял шкурки и весь сиял, разглаживая драгоценный мех. Довольный торгом, он хлопал казаков по рукам и горячо говорил:

— Бери конь, веди к джигиту. Оба хорош!..

Казаки привели молочно-серебристого скакуна к войсковой избе, приладили седло, и тогда Ильин поднялся на крылечко.

— Выходи, батька, принимай дар! — позвал он.

Ермак вышел на площадку и, завидя скакуна, пересохшим, злым голосом спросил:

— Отобрали? Кто преступил мою волю?

Ильин поклонился атаману.

— Никто твоей воли не переступил, батько. Порешил казачий круг поднести тебе свой подарунок, — прими от верного казачьего сердца белого лебедя-коня. Носиться тебе на нем по дорогам ратным, по сибирской сторонушке. Порадуй нас, батька, прими…

Ермак закрыл глаза. Все кругом пело, шумели высокие кедры, но сильнее всего билось его сердце. Взглянул он на ратных товарищей, — только и сказал:

— Спасибо, браты, за казацкую дружбу! — И взялся за повод.

Окончился торг. Бухарцы и ногайцы обменяли все свои товары на ценную рухлядь. Остяки и вогулы увозили чугунные котлы, медные кумганы, пестрые ткани, перстни, сушеные фрукты. Казаки разобрали коней.

Купцы погрузили меха на верблюдов. Караван собрался в дальний путь.

Хайдарчи жал руку Ермака и, заглядывая ему в глаза, благодарил:

— Спасибо, честный торг был. Мы знаем сюда дорогу и придем опять.

Атаман дружелюбно ответил:

— Будем ждать! До будущей весны, купец, до счастливой встречи!

Казаки провожали торговых гостей с музыкой.

И снова по узкой дороге на полдень потянулся караван. Верблюд за верблюдом, вереницей, перезванивая колокольцами, уходили в синеватую даль. Постепенно удалялись крики и звон, затихали и, наконец, замерли за холмами.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ В МОСКВЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Острыми морозными иглами ударяет метель в лицо. Крутит, воет. Гонимый по твердому насту, снег веет белым крылом, плещется, сочится длинными струйками по волчьей тропе. Ночь, кругом белесая муть. Ишбердею все тут родное, знакомое с колыбели. Он сидит козырем на передней упряжке и размахивает длинным хореем:

— Эй-ла!

Собаки мчат как шальные. На бегу они хватают горячими языками снег. Лохматая голова проводника непокрыта, запорошена снежной пылью.

— Эй-ла! — снова звонко кричит он, и от этого крика у Иванки Кольцо веселеет на сердце. Забывает он и про мрак, и про пургу с ее похоронным воем.

— Эй-ла! — громко подхватывает он выкрики князь-ца Ишбердея. — Любо мчать, душа отдыхает!

Только одно тревожит казака — не потерять бы ларца с грамотой и дары царю. На остановках он подходит к лубяным коробам и по-хозяйски постукивает по ним: «Вот они, целы поклонные соболя и черно-бурые лисы!».

Безмолвна, глуха зимняя дорога по рекам Ковде и Тавде! Ни одного дымка, ни одного пауля, — все охотники забрались в чащобы, где не так жесток мороз и где по логовам таится зверь, а по дуплам прячется пушистая, мягкая белка. Над дорогой часто нависают скалы, а на них каким-то чудом в каменистых трещинах держатся чахлые ели, одетые густым инеем.

Ишбердей торопил. Он гнал вперед днем и ночью, давая оленям короткий отдых, чтобы добыть ягель. Ночами полыхали северные сияния и часто выли оголодавшие лютые волки. Жгли костер, и пламя его нехотя раздвигало тьму. В черном небе горели крупные яркие, звезды, отливавшие синеватым блеском. Золотое семизвездие Большой Медведицы низко склонилось над угрюмым лесом. Где-то в густой поросли, заваленной сугробами, журчал незамерзающий родник. Иванке чудилось, что невидимые струи текут и звенят над снегами из склоненного ковша Большой Медведицы. Сильно морозило, трещали сухие лесины, с грохотом лопались скалы. Казаки прислушивались к ночной тишине, к внезапному грохоту скал, вглядывались в звездное небо и думали: «Суровый край, безмолвный, — поди-ка, поживи тут!».

Ишбердей неожиданно вырастал перед казаками. Маленький, с обнаженной головой, он похвалялся:

— Холосо, очень холосо!

В белесой мути обоз трогался дальше. Река бежала с гор, крепко застывая под ледяным одеялом. Она становилась уже, и крутые берега ее сошлись совсем близко. Река иссякла, по еле приметному руслу тянется след лыж. Трудно, медленно вползали нарты на синий ледовый гребень.

Казаки шумно взмахнули шапками:

— Вот и Камень!.. Э-ге-гей!..

Эхо далеко разнеслось по горам и ущельям.