Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

Искусство, честь, достоинство, правда – слова корриды являлись для Хемингуэя словами его текстов, ибо если трагедия – это искусство, то это и искусство повествования тоже. От рассказа «В наше время» до «Столицы мира», рассказа, появившегося в «Эсквайре» в 1936 году, бои быков были предметом писания для Хемингуэя. Тем не менее, возможно даже более, чем просто сюжет, коррида оказалась еще и поддержкой его размышлений о литературном искусстве. Вышедшая в свет в сентябре 1932 года, но начатая еще в 1929 году книга «Смерть после полудня» стала одновременно учебником по корриде и поэтическим искусством Хемингуэя, его манифестом. Задуманная как «общее» произведение об Испании и корриде, книга перемежает в себе многочисленные литературные размышления, идущие от стиля повествования. Faena[39], выполняемая тореадором, и работа мулетой становятся символами индивидуального стиля каждого писателя, позволяя ему возобновить старую ссору классиков и модернистов: «Проза – это архитектура, а не украшения внутри. Стиль барокко закончился». В романе «И восходит солнце», опубликованном в 1926 году, Эрнест показал принадлежность тореадоров к той или иной школе: «Ромеро не делал ни одного лишнего движения, он всегда работал точно, чисто и непринужденно. Другие матадоры поднимали локти, извивались штопором, прислонялись к быку, после того как рога миновали их, чтобы вызвать ложное впечатление опасности. Но все показное портило работу и оставляло неприятное чувство. Ромеро заставлял по-настоящему волноваться, потому что в его движениях была абсолютная чистота линий и потому что, работая очень близко к быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его. Ему не нужно было искусственно подчеркивать опасность».

В этом – определение труда писателя, как его видел Хемингуэй: быть как можно ближе к реальности, без искусственных прикрас, с фразами «правильными и честными» и словами справедливыми и искренними. «Все наши слова притупились из-за небрежного обращения с ними», – писал он. И слово «смерть», как и слово «опасность», не следует употреблять всуе. Также Хемингуэй опровергает эпический тон неких торжественных писателей, которые искажают «реальные эмоции», он испытывает презрение к трусости тореадоров, которые лишь изображают опасность: «Храбрость труса очень ценна для психологических романов, и она всегда имеет экстремальное значение для человека, который проявляет такую храбрость, но это не имеет никакой ценности для публики, которая, сезон за сезоном, платит за то, чтобы увидеть тореадора. Они только дают тореро подобие качеств, которых у него нет». Все эти истории, продолжавшиеся достаточно долго, заканчивались смертью, и Хемингуэй отказывался от сенсационных эффектов: серьезная тема требовала некоего достоинства, даже элегантности. А элегантность Хемингуэя отличалась сдержанностью и некоторой отстраненностью.

Спектакль, трагедия под открытым небом, религия смерти – коррида для Эрнеста стала школой жизни, «идеальным местом для самца» в поисках идентичности. За маской публичного человека, знаменитости скрывался писатель, человек, обеспокоенный тем, чтобы узнавать, писать и жить. «Самое главное – жить и работать на совесть, – написал Хемингуэй в последних строках «Смерти после полудня», – смотреть, слушать, учиться и понимать; и писать о том, что изучил как следует, не раньше этого, но и не слишком долго спустя. Пусть те, кто хочет, спасают мир, – если они видят его ясно и как единое целое. Тогда в любой части его, если она показана правдиво, будет отражен весь мир. Самое важное – работать и научиться этому. Нет. Это еще не настоящая книга, но кое-что нужно было сказать. Нужно было сказать о некоторых насущных и простых вещах».

* * *

После того как разразилась Гражданская война (18 июля 1936 года), пребывание Хемингуэя в Испании растянулось уже на три года. Глубоко обеспокоенный беспорядками в стране в течение нескольких лет, Эрнест, проведший лето в Бимини, еще задавался вопросом, что делать. Его личные симпатии, конечно, были на стороне республиканцев, и идея держаться на расстоянии от новой войны радовала его лишь наполовину, но работа над книгой «Иметь и не иметь» тогда поглощала всю его энергию.