Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

Глубоко потрясенный воспоминаниями о Первой мировой, Эрнест, вопреки легенде, не чувствовал обаяния войны. Он не был пацифистом, однако он надеялся, что Соединенные Штаты будут воздерживаться от вмешательства в новый европейский конфликт, масштаб которого не вызывал у него сомнений. В сентябре 1935 года Хемингуэй опубликовал в «Эсквайре» статью «Заметки о будущей войне: письмо на злобу дня», в которой он выражал свое мнение однозначно: «Ни один список ужасов не удержал людей от войны. Перед войной всегда думаешь, что умрет кто-нибудь другой, не ты. Но ты умрешь, брат мой, если задержишься там надолго. Единственный способ бороться с преступлением, каким является война, – это показать все ее грязные комбинации, ее уголовщину, и тех свиней, которые ждут войны, и то, как по-идиотски они ведут ее, когда получают; возможно, только тогда честный человек перестанет верить в этот обман и откажется быть его рабом»[40]. Уголовщина тут – это, конечно же, Гитлер, которого Хемингуэй хорошо чувствовал, понимая, что тот представляет опасность намного большую, чем Муссолини и генерал Франко, угрожавшие югу Европы. Для Эрнеста война в Испании была только «генеральной репетицией» нового мирового конфликта.

В начале 1937 года ситуация в Испании уже приняла гораздо более драматический оборот, и Эрнест, вернувшийся в Ки-Уэст после пребывания в Монтане, начал ощущать, что его место – там. Как это всегда происходило с ним, когда предоставлялась большая причина, литература и семейная жизнь отошли на второй план. И он подписал с NANA (Североамериканским Газетным Альянсом) контракт, став корреспондентом со стороны республиканцев. После этого Эрнест написал семье Полины, обеспокоенной его отъездом: «Простите меня за то, что я возвращаюсь в Испанию. Все, что вы говорили о необходимости остаться и воспитывать мальчиков, очень правильно. Но когда я был там, я обещал вернуться, и, хотя всех обещаний сдержать невозможно, это я не могу нарушить […] На этом этапе войны я абсолютно перестал бояться смерти […] Мне казалось, что мир в такой опасности и есть столько крайне неотложных дел, что было бы просто очень эгоистично беспокоиться о чьем-либо личном будущем»[41].

Подписывая этот контракт, Хемингуэй предлагал себе реализовать удивительную цель: писать «антивоенную военную корреспонденцию». Так как он проживал самый политизированный период своей карьеры и его симпатии были на стороне «эксплуатируемых тружеников и против уклоняющихся боссов», его «личное перемирие»[42], подписанное в Фоссальта-ди-Пьяве в 1918 году, оставалось по-прежнему актуальным.

* * *

18 марта 1937 года Хемингуэй прилетел в Барселону. Через несколько месяцев должно было исполниться двадцать лет с того момента, как он покинул поля сражений. Тем не менее первые сообщения, которые он послал в NANA, были отмечены яркими воспоминаниями о его пребывании в качестве санитара на итальянском фронте. Лежа на кровати в гостиничном номере, Эрнест мысленно возвращался к немного постыдному эпизоду своей личной истории: «В ту войну, которую я знал, люди часто привирали, рассказывая о том, как они были ранены. Не сразу – после. Я сам в свое время немного привирал. Особенно поздно вечером». А потом он добавлял: «В этой войне нет наград. Единственные награды – это ранения». Хемингуэй быстро понял, что он присутствует тут на совершенно нового вида войне, войне идеалов в гораздо большей степени, чем войне окопов, на настоящей братоубийственной войне.

После Барселоны Эрнест перебрался в Аликанте и Валенсию, а затем объехал фронт в Гвадалахаре, где республиканцы одержали свою первую победу, хотя путчисты и получили подкрепление в виде итальянских войск, посланных Муссолини. В апреле Хемингуэй побывал в Мадриде, где ему довелось пережить обстрел города. Триста снарядов упали на испанскую столицу с душераздирающим грохотом, взрывая тротуары и превращая крупные улицы в «дымящиеся сцены резни», где «все расплылось в усталости и пыли, в трупном запахе […], стрельбе автоматических винтовок и пулеметов». Эта бомбардировка, по признанию Эрнеста, была «слишком смертоносной, чтобы что-то писать о ней». Возможно, снаряды оживили в нем страх, связанный с ранением, полученным в Фоссальте, страх, от которого он будет понемногу избавляться по ходу войны.

В дополнение к сообщениям, ознаменовавшим его первое возвращение к реальной журналистике со времен «Торонто Стар», Хемингуэй участвовал в съемках документального фильма «Земля Испании» вместе с режиссером-коммунистом Йорисом Ивенсом и своим другом Джоном Дос Пассосом. Снятый на месте, фильм Ивенса, для которого Хемингуэй писал сценарий и читал комментарии, имел несколько целей: повысить осведомленность широкой публики о республиканцах, осудить опасность фашизма и собрать средства для финансирования покупки машин «скорой помощи».