Если бы меня спросили снова

Он всё же довёл её до слёз. Ирка залпом выпила вино и полезла за салфетками. Воскресенский одним лёгким движением вытащил из нагрудного кармана пиджака платок.

— Я же его испачкаю, — Ирка неуверенно взяла белоснежную ткань.

— Именно для этого он и носится — чистый мужской платок в нагрудном кармане — чтобы протянуть его даме, — грустно улыбнулся Вадим. — Возвращать необязательно.

Глава 24

Ирка кивнула. Вытерла нос, потёкшую тушь.

Они сказали так много слов. Но стало ли легче? Ему больно, она чувствовала себя виноватой.

— Я ни в чём тебя не виню, — вытер Вадим снова покатившуюся по её щеке слезинку. — И не хочу, чтобы ты себя винила. Ты ни в чём не виновата, малыш.

Она усмехнулась: малыш. Как давно он не звал её малыш. А когда звал, как же давно это было.

— Я просто пытаюсь объяснить, что чувствовал. Как это выглядело для меня.

Представить в каком аду они оба варились, когда расстались, к сожалению, было нетрудно.

— Я тебя тоже ни в чём не виню, Вадим. Я хотела тебе всё рассказать в Москве, когда мы приезжали на обследование. Я хотела даже раньше, приходила, когда ты был в Хабаровске, чтобы продать дом, но ты уже улетел. И ты… ты уже женился.

— Я не знал, — потрясённо покачал он головой. — Мне никто не сказал, что ты приходила.

— Почему ты не нашёл времени поговорить со мной в Москве?

Слёзы застилали глаза. Ирка их упрямо стирала, но они всё текли и текли.

— Я боялся, Ир. Боялся сделать тебе больно. Боялся, что снова сорвусь и наговорю лишнего. Того, чего на самом деле не думаю. Того, что и через сто лет не пройдёт и не отболит. Мне было бы в тысячу раз легче, будь твой ребёнок чей угодно, только не моего отца. Увидеть, что он вылитый отец, для меня было бы просто невыносимо.

— Дурак! Он же вылитый ты.

— Конечно, дурак, — прошептал он и прижал её к себе. Обнял. Вытер текущие по своему лицу слёзы. — Прости.

— И ты меня, — окончательно расплакалась Ирка.

Она ревела как маленькая. Всхлипывая, навзрыд.

А думала, что выплакала все глаза по Петьке. Думала, хватит, больше ни слезинки. Но это были совсем другие, очищающие, исцеляющие слёзы. И отпускающие грехи, врачующие объятия.

Платок совсем промок. Ирка последний раз отрывисто вздохнула и успокоилась.

— Нам принесут ещё вина? — отстранилась она от Вадима.

— Сколько угодно, — поправил он прилипшие к её щеке волосы.

Нежно, любя, бережно.

Ирка невольно подумала, что, наверное, за это его и любила — за «сколько угодно», за волшебство, за сказку, за щедрость его души, за доброту и трогательную покладистость, что он всегда с ней проявлял.

Да, он не был идеальным, не был суровым, непреклонным, несгибаемым. Скорее, мальчик, чем мужчина — тревожный, ранимый, вспыльчивый. Но ведьме и не нужен был другой — именно такой, немножко чокнутый мечтатель и безумно влюблённый в неё волшебник.

Её волшебник. Тот, каким он был. Тот, кто просто хотел создавать свои игры и любить свою девчонку. Кто был не создан для мира подлости, лицемерия, зависти, жадности, лжи.

Не он ей, она была ему дана, чтобы сберечь, защитить, оградить от этого чуждого ему мира.

А она не справилась.

Увы…

Жестокий, грубый, несправедливый мир победил. Мир, где женщине не прощают ни красоту, ни счастье, а мужчине и вовсе не прощают ничего, особенно если он не вписывается в чужие понятия о силе и слабости. Мужчина всем должен и должен, и должен. Мужчина не имеет права поступить иначе. Ни один не имеет…

— Его друг Коновалов сказал, Север не имел права сдаться в плен, — выдохнула Ирка. — Что нет смысла искать. И это письмо, что пришло бабке, Север мог написать до того, как отправится в рейс. Когда надежды не осталось, кто-то из его команды мог отправить письмо из Могадишо. Поэтому там и написано «отпусти меня». Чтобы я отпустила.

— А ты? — посмотрел на неё Вадим.

— А я не могу.

Ирка рассказала Коновалову про письмо после кафе, куда они зашли перекусить, тот пошёл провожал её к поезду. И он действительно так сказал.

Вадим сжал Иркину руку.

— Слушай своё сердце. Не можешь — значит, не надо. Всему своё время. Но, если он жив, обещаю, мы его найдём.

А потом, когда прочитал письмо, добавил:

— Знаешь, нет, такие письма не пишут заранее. Оно слишком выстраданное, слишком цельное, слишком настоящее. Опять же откуда он мог знать, что на них нападут, что он будет ранен, что всё сложится именно так. Нет, Ир, — покачал головой Вадим. — Возможно, ему подвернулся случай. И он должен был выбрать: объявить о своём спасении или «умереть», и он выбрал второе. Он жив.

— Спасибо! — сжала и отпустила Ирка его руку. — Пойду попудрю носик, — встала.

— А я закажу нам ещё вина и чего-нибудь перекусить, — пропустил её Вадим.

Пройдя три ряда пустых кресел, Ирка заперлась в туалете.

Критически осмотрела себя в зеркало.

Не будем про заплаканное лицо, размазанную тушь и опухшие глаза.

Это поправимо. Берём шире.

Красивое платье. Элегантный жакет. Густые блестящие волосы. То, чего не видно, но неизменно придаёт уверенности: глубокая депиляция, дорогое бельё, посвежевшая после пилинга кожа. Обязательные туфли на головокружительных каблуках — без них Ирка была бы не Ирка.