Есть у Революции начало

— Вот мы и нашли талант моего земляка! — обрадовано вскрикнул, во весь голос, Маяковский. Сидящие неподалёку журналисты, бросились к нашему столику. Понятно, что бурная реакция Влада, как он просил себя называть, рассчитана именно на это внимание. Говоря современным языком, Маяковский неформальный ньюсмейкер — творец новостей. Заметил, как иронично поглядывал на него Гумилёв. Есенин, напротив, смотрел на двухметрового Маяковского как на небожителя. Нет нужды читать мысли, чтобы разглядеть его сильное желание научиться подобной свободе поведения. Уже в Москве, в первой половине двадцатых годов, он превзойдёт учителя. В тысяча девятьсот двадцать пятом году, Есенин вернётся в город своей юности и покончит жизнь самоубийством. Нынешний образец для подражания и друг — Маяковский, переживёт его только на пять лет. Гумилёв будет расстрелян раньше всех, в двадцать первом.

Я крепко задумался.

— Как бы прибрать в свои помощники этих неординарных людей, после их преждевременной смерти? Вообще, стоит задуматься уже сейчас, как спасать сотни и тысячи «контрреволюционеров», «заговорщиков» и другой антисоциальный элемент, от грядущей гибели?

Продолжал, рисовать наброски и шаржи, одновременно ускоренно размышляя.

— Мне действительно придётся пролезть в руководящее звено коммунистической партии и Советского правительства. Если до этого, моё знакомство с элитой революционного движения в России, носило чисто развлекательный характер, то теперь, это будет жизненно необходимым делом. Собственно, иначе быть и не может. Если для официального приобретения огромных районов Сибири и Дальнего Востока, мне понадобилась помощь самого Николая второго, то, для удержания их в своём владении при Советской Власти, необходимо влияние самого Сталина.

Чтобы спасать жизни расстрелянных «контриков», нужно развивать собственные связи, работать над приобретением личного авторитета в СССР.

— Самоубийство этих поэтов, — окинул взглядом Маяковского с Есениным.

— Придётся обставить точно так, как это случилось в реальности, но перенести их спасённые тела в мои закрытые зоны. В неопределённом будущем, когда основные цели завоевания власти выполню, можно будет оправдать из существование, как своеобразное наказание виновным, — замену смертной казни. В любом случае, выступлю как гуманист и меценат, спасающий заведомых преступников от неминуемой смерти. Ничего страшного, что все они будут лишены права переписки и других свобод, предусмотренных гражданским правом, зато останутся в живых. Самое главное, каждый человек, спасённый от смерти, сможет внести свой неординарный вклад в общее дело возрождения России. Тем более, если в живых останутся такие творческие личности, как мои сегодняшние знакомые.

Если рассуждать в глобальных масштабах, мне предстоит спасать всё человечество, а не только потонувшую в предстоящих междуусобицах славянскую нация.

— «Все люди братья, но не все братья люди», — сказал польский афорист Ежи Лещинский.

Выходит, если развивать мысль поляка, — кто не согласен считаться моим братом, тот уже и не человек!? Следовательно, поступать с такими «недочеловеками» могу соответственно необходимости. Выбраковывая тех, кто разжигает вражду и натравливает брата на брата, поступаю гуманно и человечно. Тем более, буквального убийства людей, этого чрезвычайно ценного материала, я никогда не совершу. Самых категорически настроенных на убийство ближних, подвергаю глубокому зомбированию и заставляю работать. Недаром, в моих новых базах, мирно соседствуют «зомби — помощники» всех национальностей и верований. Для меня нет разницы, по какую линию фронта ты воевал, когда должен был погибнуть. Фактически, в этих тайных территориях, я объединил людей одним общим языком, — русским, одной общей целью, — строительство Российского государства нового типа. Из кратких отчётов руководителей территорий, всё более убеждаюсь, что максимальное единение людей, способно творить истинные чудеса.

— Выходит не зря, Бог испугался возведения Вавилонской башни, и разъединил строителей, навязав им разные языки и верования.

Серьёзно озадачившись философскими вопросами, увлёкся самим процессом работы карандашом. Мои труды, неожиданно прервал Николай Гумилёв.

— Постойте-ка, молодой человек, — он, буквально выхватил мой последний альбомный листок.

— Это уже не просто набросок, — показал рисунок товарищам. Как зрелому мужчине, ему не свойственна болтливость. За нашим столом, только у него был опыт обучения искусству живописи во Франции, потому коллеги по перу, безоговорочно поверили мнению тридцатилетнего авторитета.

— Перед нами, определённо, талантливый художник, — подвёл итог своих соображений Николай Степанович. К нашему столику, устремились остальные посетители, доселе внимательно наблюдавшие за нами. Некоторые, самые расторопные, уже с листами чистой бумаги, наготове. Следующие полтора часа, рисовал портреты и подписывал. Несколько раз, меня фотографировали. Так как я не позировал, а был занят работой, всегда успевал слегка отвернуть лицо.