Есть!

Много лет спустя, когда невестка Еленочка родила свою Лизу в новеньком, по последнему слову медицинской моды отделанном роддоме, Марина Дмитриевна вспомнила свои унизительные роды, и то, как орала на неё дура-акушерка, и этот зелёный лук в зубах… Вспомнила – и спустя столько лет вдруг ужасно разозлилась! Еленочка лежала в отдельной палате – с телевизором, душем и детской люлькой – и гордо кормила свою Лизу, а Марина Дмитриевна и радовалась внучке, и внутренне плакала злыми слезами. Вот если бы отмотать время назад, Марина Дмитриевна нашла бы, что ответить и акушерке, и Святославычу, назвавшему её единственного сына Юриком! Вежливо кивая в такт Еленочке, Марина Дмитриевна думала о том, что имя «Юрий» ей никогда не нравилось, и что гагаринский полёт в космос всего лишь совпал во времени с главным событием её жизни.

Марине Дмитриевне нравилось совсем другое мужское имя – Евгений. В нём эргономично сочеталось всё, к чему она была неравнодушна, – гениальность, благородство, великая русская литература и хитрые глаза артиста Евстигнеева в его лучших ролях.

Евгением звали единственную любовь Марины Дмитриевны, которую ей, впрочем, пришлось делить с ближайшей подругой – Бертой Дворянцевой. Девушки вначале учились вместе в консе, а потом долго играли в одном оркестре, – Берта оглаживала арфу, Марина дула в кларнет. Евгений сидел между ними с виолончелью, и косился то вправо, то влево. Он перевёлся в оркестр из большого сибирского города, был привычен к темноте и к морозам. Жёлтые, с коричневым ободом глаза и длинные, аккуратно выточенные пальцы – вот первое, что в новом музыканте заметила Марина и о чём сразу же рассказала Берте. Тем вечером на одной своей ладони Евгений записал синими чернилами телефон Марины, а на другой – номер Берты. О дружбе своей обе они тут же позабыли.

Берта Дворянцева вместе со своей одесской мамочкой появилась в городе накануне консерваторских экзаменов – яркие гражданочки с хорошей примесью южной крови. На Берту все сворачивали шеи – и абитура, и студенты, и преподаватели, – но рядом с ней гордо вышагивала маман, охлаждая всех предостерегающим взглядом. К Марине Карачаевой одесситки расположились сразу – общими данными маленькая кларнетистка явно уступала Берте, правда вот фигурку вырастила ладную, такая до пятидесяти лет служит верно, как хороший диплом. Впрочем, Дворянцевы великодушно простили Марине её фигуру и записали кларнетистку в верные подруги. Марине ничего не оставалось делать, как согласиться на эту странную дружбу – сразу и с Бертой, и с маман.