Есть!

Катя слушала милую русскую даму и подливала ей в бокал животворное итальянское вино. «Сей белла квандо вуой…» – пел в магнитофоне вечно страстный Челентано, и Марина Дмитриевна чувствовала себя абсолютно счастливой.

И разве это было не так?..

Глава четырнадцатая,

восточная

В Дагестане по сей день воруют невест, а вот Ира Калугина (в прошлой жизни – Шушунна Амирамова, в нынешней – Ирак) украла себе жениха. Лучше, конечно, ей об этом не напоминать… Впрочем, Ирак и так об этом прекрасно помнит, и ещё об этом прекрасно помнят в Махачкале, откуда Ирак уехала в далёких теперь уже девяностых. Странно: годы проходят, обычно в таких случаях становится легче, или – как вариант – наплевать, а вот Ире Калугиной всё тяжелее нести на себе этот груз: каждый новый день ложится на спину весомым кирпичиком.

Фамилию свою сразу после переезда Шушунна поменяла на мужнюю, а имя взяла то, которое ей всегда отчаянно нравилось. Ириной Ивановной звали любимую учительницу из махачкалинской школы – она учила девочек ценить себя как личность, и потому мужчины из семьи Амирамовых её недолюбливали. Все, кроме старшего брата Шушунны. Авшалум ещё в десятом классе влюбился в молоденькую русскую училку, но женился, разумеется, не на перестарке, а на той скромной девочке, которую ему выбрали родители.

Семья Шушунны – таты. Чужаков таты не жалуют, а своих берегут и охраняют, как русским и не снилось. Это только Шушунна всегда чувствовала, что она в своей семье – как пришелец; слишком уж отличалась она от братьев, сестёр и прочих родственников, которых у неё было столько, что можно целый коллективный снимок составить, с лежащими передними и стоящими задними рядами. И все – родственники. И все при этом – чужие люди. В одном глянцевом журнале (Шушунна называла их «гладкими»), который попался ей уже значительно позже бесславного отъезда из Махачкалы, Шушунна прочла интервью с вечно любимым идолом Гребенщиковым Б.Б. В интервью Идол рассказывал корреспонденту, что в своей семье он всегда чувствовал себя чужим человеком и ничего общего с родными не находил. Он даже употребил по случаю какое-то прекрасное восточное слово, обозначающее таких вот самопроизвольно возникающих пришельцев в семействе, но теперь Шушунна этого слова не помнила («Ранг-джунг», Шушунна! «Ранг-джунг»!). Достаточно было того, что она вспыхнула тогда от счастья и сходства, и огнём тем вспыхнувшим обогревалась впоследствии много лет подряд. Вот так – в своей семье родни не сыщешь, а с чужим человеком находится столько общего!

Гребенщиков Б.Б. стал идолом Шушунны в зелёные школьные времена – собственно говоря, благодаря ему она и совершила главные поступки своей жизни: выбрала профессию, украла жениха и уехала из Дагестана. Впервые Шушунна увидела Идола в программе «Музыкальный ринг» 1986 года выпуска – и было так, как бывает в конце концов начала всех начал… Сейчас вместо Идола по концертам ездит большой козлобородый дяденька в очках, а тогда, на «Музыкальном ринге», выступал совершенный опять-таки пришелец. Красивее Шушунна с тех пор так никого и не видела – разве что американский артист Брэд Питт слеплен из похожего теста, но американское тесто вышло слишком уж приторным, да и петь нервным нежным голосом точные умные слова (никакой не бред!) Брэд Питт не умеет. А потому безжалостно сбрасывается со счетов.

Сначала Шушунна записывала гребенщиковские песни на прямоугольные кассеты TDK с двумя дырочками – эти дырочки смотрели на неё, вращаясь, как два инопланетных глаза. Потом Авшалум – единственный почти что близкий человек в большой семье – привез из Москвы виниловую пластинку «Равноденствие». Это было громадное событие – примерно такое же, как окончание школы и развал СССР. В памяти Шушунны Амирамовой и всех её ровесников юность оказалась навеки соединена с большой переменой: не школьной, а жизненной. На детей в стране тогда ни у кого не хватало времени – одни пытались удержаться на плаву, другие воевали, третьи поспешно тырили народные богатства, четвёртые впрыгивали в последний вагон разогнавшегося поезда. Большая семья Амирамовых готовилась к перелёту всем журавлиным клином в другую, но тоже восточную страну.

– Денег-то хватит, даже если ещё одну семью захотим вывезти, – грустно хвасталась Шушунна на выпускном вечере. Они с Ириной Ивановной сидели вдвоём в пустом кабинете физики. Из актового зала неслись громкие барабанные выстрелы и многоногий топот. Эта музыка ничем не напоминала «Аквариум».

– А я бы на твоём месте радовалась! – сказала Ирина Ивановна. – Увидишь новую страну, начнёшь совсем другую жизнь.

Шушунна смотрела на Ирину Ивановну как в чужую тетрадь, где написано правильное решение задачи. Смотрела-смотрела – и вдруг поняла, что учительница на самом деле не так уж молода, как им всем всегда казалось. На лбу – пять тонких морщин. Глаза – усталые и серые, словно мокрый пепел. И рука, которой Ирина Ивановна теребит бусики, лежащие на платье, словно камушки на еврейской могиле, совсем не похожа на руку молодой женщины.