Есть!

– Я вот уже никогда, наверное, не смогу отсюда уехать, – продолжала Ирина Ивановна, оставив наконец в покое несчастные бусики. – Я ведь в Махачкалу из Питера уехала по принципу «лишь бы прочь, а куда – всё равно», и больше не хочу так.

– У вас там, в Питере, была несчастная любовь? – обмирая, спросила Шушунна. Любовь – да ещё в Ленинграде! – казалась ей абсолютным оправданием жизни. Пусть и трижды несчастная.

Учительница склонила голову набок. Конечно была, зачем об этом спрашивать?

– Здесь, в Дагестане, я почти вылечилась – мне воздух помог, и все вы. И ты, Шушунна, конечно, ты всегда была моей любимой ученицей! Если я уеду из Махачкалы, вся питерская боль вернётся – она ждёт меня там, она никуда не делась. А здесь ей до меня не добраться. Пойдем, Шушунна, – спохватилась наконец Ирина Ивановна, – потеряют нас.

Шушунна неохотно вышла из класса. Выпускной бал гремел и даже и не думал заканчиваться. Живая роза, приколотая к платью, поникла и растеряла половину лепестков. «Как Ирина Ивановна», – подумала Шушунна.

Дома все только и делали, что собирались в дальний путь и занудно обсуждали, что брать с собой, а что (и кого) не брать. Например, старые бабушки – четыре с материнской стороны и шесть с отцовской – ехать категорически отказались, и Шушунниным отцу с мамой приходилось уговаривать их вместе и порознь. «Легче брёвна катать!» – в сердцах говорила мать. Шушунна бабушек понимала – ей самой ужасно не хотелось в Израиль, – и, если бы её спросили, выбрала бы Ленинград. Поступила бы в педагогический, ходила бы на концерты Идола. Что ещё надо человеку? Но человека Шушунну никто не спрашивал. Она промаялась всё лето, присматривая за младшими сёстрами… Накануне первого сентября, за месяц до уже назначенного отъезда, Шушунна гуляла с подружками в парке и встретила Ирину Ивановну. Та тоже была не одна – с мужчиной. Шушунна поздоровалась с учительницей, потом перевела взгляд на её спутника. И задохнулась – как рыба, выпавшая из аквариума, начала хватать ртом бесполезный невкусный воздух.

Спутник Ирины Ивановны оказался похожим на Гребенщикова Б.Б., будто младший и любимый брат. И говорил так же, быстро-ласково, по-питерски. Шушунна помнила голос БГ по «Музыкальному рингу», и в записи квартирника он говорил: «…это песня о любви. Не о любви между мальчиком и девочкой, а про более… глобальные вещи».

Вот у них с Ириной Ивановной, сразу видно, были эти «глобальные вещи»: мужчина равнодушно посмотрел на Шушунну и вновь впился – руками, глазами, только что не зубами – в ненаглядную свою спутницу. Шушунна могла быть с ними рядом, а могла перенестись в другой район города – никто бы этого не заметил. Ирина Ивановна теребила на шее всё те же бусы – вот бы они порвались, разозлилась вдруг Шушунна.

Учительница и будто бы брат – его звали Сергей – уходили прочь, а она смотрела им вслед, молча просила не оставлять её, и любила обоих так, как никого в своей жизни полюбить уже не сумеет. И ненавидела, конечно, тоже. Это всегда вместе – как мясо и соль. Ну или как соль на раны…

Подруги дождались Шушунну, возобновили, как по сигналу, прерванный щебеток – никто из них не увидел перемен в девочке, а ведь перемены эти свершились, ей показалось, с таким грохотом, так явно…

Интересно, она понравилась Сергею? Может быть, она выглядит слишком экзотической? Шушунна закрыла глаза, вспомнила своё лицо, улыбку в зеркале. Прежде ей было почти всё равно, красива она или нет, – теперь стало страшно: вдруг она урод?

Красивой в строгом смысле слова Шушунна не была – но у неё имелось то, что зовут «красотой дьявола»: свежая прелесть, готовность отражать свет. Мальчики, встречаясь с нею, замолкали или начинали глупить. Один засеял парту Шушунны лепестками роз, другой зажёг у её дома петарды – всё вызывало приступ неловкости и стыд, как за идиотские выходки младших братьев. Когда-то эти мальчики превратятся в тех самых мужчин, которым Шушунна готова улыбаться уже сейчас, но ни у кого из них не было шанса стать вровень с Идолом. Или хотя бы с Сергеем.

Рассвет следующего дня застукал Шушунну возле дома любимой учительницы. В окнах горел свет, за шторами суетились тени.

Через час Сергей вышел – один. Хлопнул дверью, закурил. Увидел, как идёт к нему по осенним листьям юная девочка Шушунна. «Такая никого не пожалеет», – подумал вдруг Сергей. Подумал и почувствовал, как с каждым шагом Шушунны утекает его перебродившая, дурная питерская любовь. Кровопускание, вскрытие нарыва, ловкий надрез – и всё. Прохладные пальцы девочки – как повязка на предплечье.

Махачкала – город немаленький, но уже через день все знали, что девчонка Амирамовых опозорила семью и разбила сердце родителям. Бабушки, объединившись пред лицом семейного позора, всё же согласились ехать в Израиль; сама же Шушунна, как овчарка, сжав челюсти, отправлялась со своим будущим мужем в Питер. Она ни за что не смогла бы выпустить из зубов эту кость. Как ребёнок в магазине игрушек, зажмурившись, вцепилась в ту самую куклу, жить без которой нет смысла. Лучше убейте!