Естественная исторія религіи

Итакъ, вотъ новый родъ антропоморфизма, Клеанѳъ, который ты можешь подвергнуть обсужденію; вотъ теорія, невидимому не связанная съ какими-нибудь значительными трудностями. Ты, конечно, слишкомъ высоко стоишь надъ системными предубѣжденіями, чтобы найти больше трудностей въ предположеніи, что животный организмъ можетъ изначала, самъ по себѣ, или-же благодаря неизвѣстнымъ причинамъ, обладать порядкомъ или организаціей, — чѣмъ въ предположеніи, что подобный порядокъ свойственъ духу. Но обычнымъ предубѣжденіемъ, гласящимъ, что духъ и тѣло всегда должны сопровождать другъ друга, не слѣдуетъ, мнѣ думается, совершенно пренебрегать, разъ оно основано на обычномъ опытѣ, который мы признаемъ за своего единственнаго руководителя во всѣхъ этихъ богословскихъ изслѣдованіяхъ. Если-же ты утверждаешь, что нашъ ограниченный опытъ — неподходящій масштабъ для сужденіи о неограниченномъ протяженіи природы, тогда ты совершенно отступаешь отъ своей собственной гипотезы, а слѣдовательно ты долженъ воспринять нашъ мистицизмъ, какъ ты его называешь, и признать полную непостижимость Божественной Природы.

— Я сознаюсь, сказалъ Клеанѳъ, что теорія эта никогда не приходила мнѣ въ голову, несмотря на всю свою естественность, и я не могу сразу, послѣ столь краткаго ея разсмотрѣнія и обсужденія, высказать по ея поводу какое-нибудь мнѣніе. — Право, ты ужъ черезчуръ совѣстливъ, сказалъ Филонъ; еслибы мнѣ пришлось разсматривать какую-нибудь твою систему, то я-бы не проявилъ и половины твоей осторожности и сдержанности при выставленіи возраженій и выискиваніи трудностей. Но все-таки, если что-нибудь придетъ тебѣ въ голову, сообщи намъ: ты насъ очень этимъ обяжешь.

— Тогда вотъ что, отвѣтилъ Клеанѳъ: мнѣ кажется, что, хотя міръ и похожъ во многихъ отношеніяхъ на животный организмъ, тѣмъ не менѣе аналогія эта тоже во многихъ, и притомъ весьма существенныхъ отношеніяхъ, страдаетъ недостатками: у него нѣтъ органовъ чувствъ, нѣтъ центра мысли или разума, нѣтъ опредѣленнаго начала движенія и дѣятельности. Однимъ словомъ, онъ скорѣе похожъ на растеніе, чѣмъ на животное, и поэтому твое заключеніе о душѣ міра является въ соотвѣтствующей степени недоказательнымъ.

Но далѣе: твоя теорія, повидимому, предпосылаетъ вѣчность міра, — а это такой принципъ, который, думается мнѣ, можетъ быть опровергнутъ при помощи самыхъ сильныхъ доказательствъ и вѣроятностей. Я предложу для этой цѣли одинъ аргументъ, которымъ, какъ мнѣ кажется, не пользовался еще ни одинъ писатель. Тѣхъ, которые доказываютъ [невозможность вѣчнаго существованія міра], исходя изъ поздняго возникновенія искусствъ и наукъ, пожалуй можно опровергнуть, — хотя ихъ заключенія и не лишены нѣкоторой силы, можно опровергнуть путемъ соображеній, основанныхъ на природѣ человѣческаго общества: послѣднее постоянно переходитъ отъ невѣжества къ знанію, отъ свободы къ рабству, отъ богатства къ бѣдности, и обратно, такъ что мы, на основаніи своего ограниченнаго опыта, никакъ не въ состояніи предсказать съ увѣренностью, какія событія могутъ, или не могутъ быть ожидаемы. Древней учености и исторіи повидимому грозила опасность полной гибели послѣ наплыва варваровъ, и еслибы эти потрясенія продолжались нѣсколько дольше, или-же были нѣсколько болѣе сильными, мы, по всей вѣроятности, не знали-бы теперь о томъ, что происходило въ мірѣ за нѣсколько столѣтій до насъ. Далѣе, еслибы не предразсудокъ Папъ, сохранившихъ ради поддержки видимости древней и вселенской церкви нѣчто вродѣ латинскаго жаргона, латинскій языкъ былъ-бы совершенно утраченъ, а въ такомъ случаѣ, западный міръ, оставшись въ полномъ варварствѣ, не былъ-бы подготовленъ къ воспріятію греческаго языка и греческой учености, которые перешли къ нему послѣ паденія Константинополя. Вслѣдъ за гибелью учености и книгъ, сильно могли пасть даже и механическія искусства; и легко представить себѣ, что сага или преданіе приписываютъ имъ гораздо болѣе позднее происхожденіе, чѣмъ это было въ дѣйствительности. Итакъ, этотъ обычный аргументъ противъ вѣчности міра повидимому является нѣсколько ненадежнымъ.

Но вотъ фактъ, могущій, кажется, служить основаніемъ для лучшаго аргумента. Вишневое дерево впервые было перенесено изъ Азіи въ Европу Лукулломъ; между тѣмъ, это дерево такъ хорошо произрастаетъ во многихъ климатахъ Европы, что растетъ тамъ въ лѣсахъ, безъ всякаго ухода. Возможно-ли, что втеченіе цѣлой вѣчности ни одинъ изъ европейцевъ, посѣтившихъ Азію, не подумалъ о перенесеніи такого вкуснаго плода на свою родину? А разъ дерево уже было пересажено и разведено, могло-ли оно послѣ этого погибнуть? Имперіи могутъ возникать и падать, свобода и рабство могутъ чередоваться, невѣжество и знаніе уступать другъ другу мѣсто, но вишневое дерево все-таки останется въ лѣсахъ Греціи, Испаніи и Италіи, и перевороты, происходящіе въ обществѣ людей, не окажутъ на него ни малѣйшаго вліянія.