Естественная история

«Естественная история» по своему духу, исполненному позднеантичным скептицизмом, чужда пифагорейцам с их догматизмом и почтением к авторитету (αὐτός ἔφα). Кроме того, аргументация в пользу пифагорейского влияния строится в основном на материале Плиниевой космологии, содержащейся во II книге его энциклопедии. Если же заглянуть в ее последнюю книгу, то можно прочитать вполне определенное утверждение о том, что Плиний во всех томах своего труда стремился показать действие сил симпатии и антипатии (Ест. ист. XXXVII. 59). Таким образом, ставя центральное для Посидония понятие «мировой симпатии» также в центр своих теоретических интересов, Плиний однозначно делает свой выбор между Пифагором и Посидонием. Что же касается противоречия между утверждениями Плиния о вечности и бесконечности мира и учением Посидония о конечности вселенной во времени и пространстве, то, как мы увидим ниже, это противоречие не было существенным.

Робер Ленобль, определяя мировоззрение Плиния как «синкретический пантеизм», возводит его к «стоическим и платоническим реминисценциям» [21. С. 139]. Действительно, уже самое начало «Естественной истории» дает впечатление текстуальной близости с платоновским «Тимеем». Слова Плиния: «Мир или, если кому-то угодно называть его другим именем — “Небо”, под сводом которого живет все сущее…» (mundum, et hoc quodcumque nomine alio caelum appellare libuit, cujus circumflexu degunt cuncta — Ест. ист. II. 1) — напоминают слова Платона: «Ведь все небо — или космос, или если кому нравится другое название, но мы будем называть именно так…» (Ὁ δὴ πᾶς οὐπανός — ἤ κόσμος ἤ καὶ ἄλλο ποτὲ ὀνομαζόμενος μάλιστ’ἀὺ δἔχοιτο, τοῦθ’ἡμῖν ὠνομάσθω — Платон. Тимей. 28). Однако это практически единственная реминисценция, которую можно возвести к Платону, и кроме того не прямо, а через посредников. Цицерон дословно перевел Платона (Omne igitur caelum sive mundus sive quo alio vocabulo gaudet, hoc a nobis nuncupatus sit… — Цицерон. Тимей. 2. 4—5). Перевод Цицерона явно был использован Помпонием Мелой, старшим современником Плиния, который открывает свой труд по географии следующими словами: «Итак, все это, чем бы оно ни было, чему мы даем название “мир” или “небо”, есть единое, и в единой окружности обнимает само себя и все сущее…» (Omne igitur hoc, quidquid est, cui mundi coelique nomen indimus, unum id est, et uno ambitu se cunctaque amplecitur… — О полож. мира. I. 1). Становится ясно, откуда берется последняя часть плиниевской фразы, отсутствующая у Платона: его «cujus circumflexu degunt cuncta», вероятнее всего, восходит к «uno ambitu se cunctaque amplecitur» Помпония Мелы. Хотя возможна связь и с другими римскими текстами, испытывавшими влияние платоновского «Тимея», его самого популярного диалога в эпоху поздней античности [9. С. 116—117]. Следов платоновского идеализма и диалектики в «Естественной истории» вообще нельзя встретить. При этом едва уловимом влиянии Платона совершенно очевидны противоречия между центральными идеями римского энциклопедиста и принципиальными положениями греческого философа. Если для Платона мир — это «живое существо, наделенное душой и умом» (Тимей. 30), созданное Демиургом (Тимей. 28), т. е. богом [6. С. 255], то для Плиния мир, обладая всеми платоновскими характеристиками, сам есть бог (mundum… numen esse credi par est), он вечен и никем не создан (Ест. ист. II. 1—3). Плиний идет дальше и говорит о том, что «все безусловно свидетельствует о могуществе природы и ее тождестве с тем, что мы называем богом» (Ест. ист. II. 27). Отождествление природы с богом является полностью антиплатоновским, поскольку для Платона природа с ее множественностью является противоположностью единого, которое только и может быть богом.

Самого же Платона Плиний называет «самым красноречивым из греков» и сообщает легенду о том, как пчелы младенцу-Платону вложили мед в уста в знак его будущего красноречия (Ест. ист. XI. 56).