Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Сейчас, в начале XXI века, психология находится на передовом рубеже научного знания. Психологическая теория как таковая и особое направление исследований – «психология искусства» – призваны внести свой весомый вклад в изучение и осмысление этого сложного эстетического и социокультурного феномена.

2007

Эвристика трагического на переломе эпох

Эвристический потенциал, изначально присущий понятиям «трагедия», «трагическое», однажды уже был продемонстрирован самым убедительным образом. В терминах философии трагедии (по-новому понятой, не-аристотелевской) Фридрих Ницше попытался осмыслить тот социокультурный перелом, который обозначился в конце XIX века и перешел в век ХХ-й.

В условиях нынешних радикальных сдвигов и потрясений, отразившихся на судьбах общества и искусства, отдельных личностей и целых поколений, использование подобного методологического приема представляется еще более оправданным. Традиционный ареал применения указанных понятий расширился далеко за пределы искусства. О реальных, жизненных трагедиях истекающего XX столетия – «века масс», «века манипулирования сознанием масс» и т. д. – в наши дни пишут не только историки, философы, эстетики, но и литературоведы, искусствоведы, культурологи и др. Ответственность теоретиков за глубину осмысления ими соответствующих понятий, за методологическую корректность их применения объективно возросла. Но субъективно она не всегда осознается в полной мере.

Низведение понятий трагедии, трагического на уровень обыденного сознания, полагаю, недопустимо. Возвращение трагическому категориального статуса (в значительной мере утраченного) составляет необходимую предпосылку повышения эвристической роли и значения этого столь же древнего, сколь и актуального по сей день понятия. В настоящей статье предполагается сделать предметом научной рефлексии ряд узловых моментов современной эстетической теории трагического. Освещение затронутых вопросов, как всегда в таких случаях, включает элементы научного диалога, полемики.

Актуальность основополагающих идей Аристотеля. Примечательно, что для современных исследователей проблемы трагического исходным пунктом, своего рода «нулевым меридианом» является классическая, древнегреческая трагедия. Ее постоянно вспоминают, к ней отсылают и апеллируют, причем не только специалисты-античники, но и все прочие, простые смертные. Это вполне оправданно. Трагическое начало жизни получило свое едва ли не первое концентрированное выражение и художественное осмысление именно в жанре трагедии. Классическая трагедия способствовала формированию и развитию чувства трагизма, без которого трудно представить себе человека в полном смысле этого слова. Что касается понятия трагического, то оно возникло и впервые стало разрабатываться как рефлексия по поводу данного жанра, как обобщение его образных достижений. Неудивительно, что «Поэтика» Аристотеля – один из первых подступов к теории трагического – продолжает оставаться предметом постоянного пристального внимания современных авторов.

Однако не со всеми суждениями современных интерпретаторов эстетики Аристотеля и его теории трагедии, трагического стоит безоговорочно соглашаться.

Так, С. С. Аверинцев в комментариях к собственному переводу «Поэтики» говорит об «интеллектуалистическом уклоне эстетики Аристотеля»[400]. М. Л. Гаспаров пишет об «аристотелевском рационализме»[401]. Для Г.К. Косикова Аристотель – безнадежный объективист и нормативист во взглядах на искусство. Его «Поэтику» он с нескрываемой иронией характеризует как «науку о делании поэтических произведений, наставление в искусстве сочинять образцовые трагедии»[402]. Все это не так уж бесспорно и справедливо по сути. «Безнадежный объективист» и «рационалист» оставил нам в наследство интереснейший протопсихологический трактат «О душе». В эстетическом наследии Стагирита достойное место заняли понятия, выражающие эмоциональное содержание искусства – «страдание» («патос»), «сострадание», «катарсис» («очищение»), а также: «жалость», «страх», «человеколюбие» («филантропия»), «энтузиазм» и другие. Назовем ли мы это «креном в интеллектуализм»? На мой взгляд, вернее будет сказать, что Аристотель связал познавательную функцию искусства с эмотивной. Он говорит не просто об интеллектуальном содержании трагедии (и искусства сообще), а об особой эмоции, вызываемой данной формой художественного мимесиса, адекватной ему[403].