Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Трагическое – категория эстетическая? этическая? синкретическая? Область эстетического и область этического хотя и близки друг к другу, но автономны; они взаимодействуют между собой сложным образом. Теоретики периодически то сближают их, то разводят и даже резко противопоставляют. Как следствие, встает вопрос о принадлежности трагического к той или другой из этих сфер, либо к обеим одновременно. В настоящее время все эти вопросы продолжают оставаться дискуссионными.

Традиционно трагическое считается эстетической категорией, фиксирующей специфическую, экзистенциально-ценностную грань человеческого бытия и одновременно особую «волну» в эмоциональном диапазоне, в гамме одухотворенных переживаний. Но ряд крупных философов и эстетиков XX века – Р. Гаман, М. Шелер, B. Татаркевич и другие – ставят под сомнение традиционный его статус[421]. Для них это феномен этический, или «этико-метафизический» (более универсальный, не узко-специфический).

Отнесение трагического к кругу понятий этики мотивируется каждый раз по-своему, каждая такая мотивировка требует специального анализа. Сама подобная стратегия, впрочем, имеет под собой определенные основания. Ведь система понятий, которыми чаще всего оперирует теория трагедии и трагического – герой, свобода выбора, поступок, ответственность, вина, возмездие и др., – общая у нее с теорией нравственной оценки поступка. И даже понятие катарсиса может быть интерпретировано в этическом ключе. Суть вопроса в следующем: являются ли подобные констатации достаточным основанием для передачи трагического под «юрисдикцию» этики?

Но у других современных авторов мы сталкиваемся со стремлением, напротив, сохранить и упрочить эстетически-художественный статус трагического – ценою полного очищения его от этического, нравственного содержания. Обычно попытки такого рода начинаются с критики новоевропейской «теории нравственной вины». Авторы последней, как правило, не называются, но явно имеется в виду философия трагедии Гегеля и его школы. Критике этой придается особая направленность: при сопоставлении новоевропейских воззрений с классическими устанавливается, что внедрение этического содержания в трагедию – явление исторически позднее и, стало быть, «факультативное», не универсальное. Теоретики Нового времени обвиняются в этой связи в том, что они исказили аутентичный смысл древнегреческих поэтических терминов «гамартия» («ошибка») и «гюбрис» («гордыня», «надменная дерзость»). Понятиям, имевшим у древних этически нейтральный, всего лишь познавательно-интеллектуалистский смысл, новоевропейские теоретики неправомерно придали этическую, явно модернизированную нагрузку.

Подобную «чисто эстетическую» позицию и соответствующую ей агрументацию продемонстрировал М. Л. Гаспаров в своей статье «Сюжетосложение греческой трагедии». (Статья чрезвычайно ценная во многих отношениях, здесь речь идет лишь об одном из ее мотивов). Трагическая «ошибка», пишет исследователь, «это всего лишь действие невпопад», главным образом из-за «недостаточности человеческих знаний о мире»[422]. Ради исключения этически-оценочного момента М. Л. Гаспаров готов даже солидаризироваться с Н. Г. Чернышевским, определение которого: «трагическое есть ужасное в человеческой жизни» – сам же считает «вызывающе упрощенным»[423]. Напрасно, считает автор статьи, ученые Нового времени столь усердно искали в трагедиях «гордыню» – понятие гюбрис, толкуемое ими в неантичном, слишком «пристрастном» смысле. «…Трагедия остается трагедией, даже если ее «страдание» не мотивировано дальней «виною»…»[424]. «Структура трагедии может исследоваться вне этого (т. е. нравственно-оценочного, этического. – В. К.) аспекта»[425].

Против вышеизложенных суждений может быть выдвинут целый ряд контраргументов. Можно сослаться на противоположные заявления других авторитетных филологов-классиков (таких, как С. И. Радциг, Т. А. Миллер и др.), которые акцентируют как раз этически-оценочные моменты в содержании и структуре древнегреческой трагедии, выраженные в специфических для нее понятиях[426]. Можно вспомнить результаты исследований архаических мифов, показывающие, что чувство вины и страх перед возмездием со стороны сверхъестественных сил являются спутниками человека с древнейших времен. Было бы странно, если бы эта особенность сознания людей древности не нашла отражения и в жанре, в структуре классической трагедии[427]. Наконец, не кто иной как сам автор статьи, излагая теорию трагедии Аристотеля, пишет: «Герой должен восприниматься как не заслуживающий страдания»[428]; это ли не оценка, и притом явно не «интеллектуальная», а – этическая? Не опровергает ли этим М. Л. Гаспаров сам себя?

Тезис о том, что этическое содержание в трагическом – элемент позднего происхождения, а не нечто изначальное, атрибутивное, на наш взгляд, выглядит не слишком убедительным.