Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Аристотель, следовательно, заложил основы эмотивно-смысловой теории трагедии. Это не просчет и никакая не архаика. Согласно представлениям современной психологической науки, область эмоций коррелятивна смысловой сфере, и обе эти подсистемы репрезентируют, каждая по-своему, целостность личности. По утверждению Д. А. Леонтьева, «эмоциональная реакция, как правило, сигнализирует нам о личностном смысле»[404]; «эмоции есть чувственная ткань смысла»; при этом, однако, «смысл гораздо сложнее и глубже эмоции»[405]. В эстетике рубежа XX–XXI веков все резче звучит критика традиционной кантовско-шиллеровской «эстетики переживания»; критика односторонности «чистого» эмотивизма. Эмотивно-смысловая же трактовка искусства позволяет преодолевать инерцию выдыхающегося «искусства переживания». В этом отношении Аристотель оказывается созвучным современности.

Автора «Поэтики» в трагедии интересует смысловая полнота (от которой в конечном счете зависит глубина и патоса, и катарсиса)[406]. А художественную осмысленность Стагирит понимает широко, допуская в ее составе и «нелепость»[407]. К тому же, он выявляет феномен музыкального катарсиса, возникающего от возбуждающих (энтузиастических) мелодий и дарящего «безобидную радость»[408]. Диады смысла – бессмыслицы, мысли и чувства, аффекта (на ницшевском языке – Аполлона и Диониса) известны Аристотелю. Язык не поворачивается назвать его безусловным рационалистом в эстетике.

Что касается историзма, то не будем искать его у Аристотеля; однако напомним, что именно смысловая концепция искусства – в преображенном, современном своем виде – служит преодолению антиисторизма. «…Смысл (в незавершенном контексте) не может быть спокойным и уютным (в нем нельзя успокоиться и умереть)». «Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения», – справедливо отметил М. М. Бахтин[409].

Трагическое переживание: от утилитарного к эстетическому, от психологизма к бытийности. В осмыслении событий как прошлого, так и настоящего существенную роль играет трагическое переживание, трагическое чувство. (От того, верно ли мы понимаем и применяем само это понятие, во многом зависит истинность делаемых выводов, обобщающих и оценочных суждений). Трагическое чувство имеет статус эстетического именно потому, что оно предполагает дистанцированность испытывающего его субъекта от наблюдаемых им катастрофических событий[410]. Такая дистанцированность есть результат долгого, мучительного преобразования первичной, жизненной эмоции (боли, страдания) в чувство одухотворенное, полное человеческого смысла, культивированное.

О том, как это происходит в личном опыте человека, понесшего тяжелую утрату, говорится в интересной статье психолога Ф. Е. Василюка «Пережить горе»[411]. Ф. Е. Василюк феноменологически очень точно описал фазы того духовного процесса, который сопровождает реальный разрыв прочнейших межличностных связей. Вектор этого процесса направлен к тому, чтобы перенести прежнее, скрепленное множеством уз, жизненное единство «я – ты» в одухотворенное, идеализированное пространство памяти, а затем восстановить связь времен – прошлого и настоящего. Так «частичка прежней жизни с ушедшим…оказывается отвоеванной у боли, цели, долга и времени для памяти»[412]. Психолог видит в таком переносе и новом воссоединении «рождение первичного эстетического феномена»[413].

Трагическое чувство противоречиво. С одной стороны, оно предполагает дистанцированность, с другой – приобщение[414]. Приобщение к чему? К духовному миру, опыту другого человека, других людей прежде всего. Это уровень межличностный, коммуникативный, «диалогический», «психологический». Но уже Ницше показал, что свести к «человеческому» трагедию нельзя, как нельзя ее зрителю ограничиться просто состраданием гибнущему. Зритель подлинной трагедии приобщается к основам социального и природного миропорядка, которые теперь обнажаются как реальность и как проблема. С субъективной стороны это означает восхождение к «трагической мудрости» и обретение новой, обогащенной цельности воспринимающего субъекта. Венцом, конечным результатом этого процесса является катарсис. В таком понимании катарсис сверхпсихологичен[415].

Можно сказать, что в трагедии соединяются два типа отношений: субъект-субъектное (межличностное, а также: человек и Бог) и субъект-объектное (человек и обстоятельства, человек и мир)[416]. И это преломляется в трагическом чувстве.

Содержание и структура трагического чувства, как видим, весьма сложны; к нему нельзя подходить с упрощенными мерками (как это, к сожалению, нередко случается).

Полноценное трагическое переживание представляет огромную социокультурную и эстетическую ценность. Несколько забегая вперед, заметим, что несформированность трагического чувства или же его атрофия сулят обществу тяжелые последствия.