Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Сознание миллионов участников исторического процесса в наше время часто неадекватно объективному значению их собственных деяний. Я говорю о распаде, несоответствии друг другу объективно-трагического содержания событий, и характера, глубины их осознания и переживания субъектом (индивидуальным и социальным). И в этом состоит одна из характернейших граней трагизма, присущего XX веку.

Сам факт существования такого зазора создает возможности для односторонних, а то и откровенно тенденциозных интерпретаций исторических событий и соответствующих образов искусства. (Для управления общественным сознанием, манипулирования им). К этому причастны не только «верхи» и «низы», но и прослойка между ними – «интеллектуалы», интеллигенция. Рядом с идеологизмом «чистой воды» могут соседствовать и самые искренние заблуждения. Отличить одно от другого бывает не так-то просто.

Один такой пограничный эпизод имеет прямое отношение к трагическому чувству как компоненту общественного и художественного сознания (правда, взятому в ракурсе историческом, ретроспективном).

Не так давно, в дни 800-летнего юбилея «Слова о полку Игореве», который пришелся на 1985 год, специалист-литературовед опубликовал статью об этом поэтическом памятнике, в которой заявил: «…Встречающееся в литературе о «Слове» представление, что в нем изображена «трагедия» 1185 года, является обычной модернизацией памятника»[439]. Иначе говоря, для своего времени, т. е. XII века, «Слово» не имело и не могло иметь трагического пафоса и, соответственно, трагического резонанса. Аргументы? Во-первых, примитивная княжеско-дружинная публика явно не дотягивала, по мнению ученого-русиста, до уровня трагического восприятия. А во-вторых, Автор «Слова», сын феодального строя, хотя и печалился по поводу поражений и потерь русичей, но до степени потрясения не дошел, поскольку подлинным несчастьем тогда считалась только смерть князя. Князь Игорь же остался жив, следовательно… (см. выше).

Что касается принципиальной стороны вопроса, то попытка А. Н. Робинсона подойти к субъекту трагического переживания с меркой историзма представляется мне правомерной и потенциально плодотворной. Способность к полноценному трагическому переживанию формировалась у широких слоев публики постепенно, достаточно медленно.

Но приведенные конкретные аргументы меня не убедили. Не пора ли, подумалось мне, и на представителей Руси XII века взглянуть как на живых, из плоти и крови, людей, быть может, не лишенных глубины трагического чувства? И еще: не слишком ли разобщил автор статьи чувства трагизма и комизма? К смеху, считает литературовед, Автор «Слова» и его слушатели были весьма и весьма чутки. К трагедии – глухи, к комизму – чутки. Странно. Кстати, не являемся ли и мы сегодня свидетелями чего-то подобного описанному выше?

На исходе XX и в начале XXI века есть все основания говорить о дефиците трагического чувства, трагического сознания у участников исторического процесса. Об этом, кстати, с тревогой и болью пишет уже цитированный А. Глюксманн. «…Я хотел бы подчеркнуть, – говорит французский философ, – что чувство трагизма бытия совершенно необходимо принадлежит сознанию человека конца XX века. Именно этого чувства не достает всем идеологиям»[440]. О сознании европейских интеллектуалов, творцов идеологий, он отзывается гораздо критичнее, чем о простых европейцах (среди которых все-таки узнает немало «потрясенных»).

В этих условиях эстетика, теория искусства обязаны не только защитить высокий ценностный статус трагического чувства, художественных воплощений трагизма, трагического вообще, но и попытаться скорректировать и обогатить существующие, не всегда удовлетворительные, представления о его содержании.

2000

Значение принципа дополнительности Нильса Бора для гуманитарных наук

Через многие научные публикации Нильса Бора конца 20-х – начала 60-х годов XX столетия проходит одна сквозная тема: осмысление и обоснование «принципа дополнительности», выдвинутого им в процессе теоретической разработки квантовой физики и с тех пор навсегда связанного с его именем. Подчеркну: с самого начала выдающийся датский ученый не рассматривал идею «комплементарности» ни как сугубо субатомную, ни как чисто физическую. Ему был свойствен широкий философский подход к результатам специальных физических исследований. Он не уставал повторять: квантовая механика с ее принципом дополнительности дает «гносеологические уроки», поучительные и актуальные для самых различных областей современного знания, для различных сфер человеческого духа.