Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

Но, спрашивается, зачем человеку вообще такое неполноценное (с рациональной точки зрения), «темное» знание? «Смутность», отвечает воображаемым оппонентам Баумгартен, необходима на своем месте, а именно – в области перехода от темноты к свету, от полной неопределенности к полной логической ясности. К познанию «по необходимости примешана некая доля смутности»[494].

«Эстетика – наука о совершенном чувственном познании, или о прекрасном». Это определение углубляло различие двух видов познания выделением двух критериев для оценки того и другого. Типологически высший критерий у них один: «совершенство». Но логическое совершенство – это истина, а совершенное чувственное познание, выражающееся в многоплановой согласованности образов (в ракурсах содержания, порядка и выражения), определяется возникновением чувства прекрасного.

Второе определение связывало выделенный предмет – чувственное «смутное» познание – с областью высших, духовных человеческих чувств и переживаний, первоначально сугубо позитивного характера (прекрасное, величие или возвышенное и т. п.). На этой основе все духовные, одухотворенные искусства соединились в общем понятии «изящных искусств». В дальнейшем сфера одухотворенной человеческой чувственности, как предмет эстетики, расширилась, включив в себя негативные и диссонансные компоненты. Образовалась обширная сфера «эстетического», в пределах которой собственно художественные переживания объединились с переживаниями от предметов природы, от внехудожественной реальности.

«Эстетика – теория свободных (изящных) искусств». (Позднее стали говорить: «философия искусства»). Собственно, эстетика Баумгартена – это теория художественного творчества (и отчасти восприятия), теория, перерастающая местами в теорию эстетического творчества в широком смысле.

Отмеченная тройственность баумгартеновского определения эстетики, несомненно, говорит о сложности предмета данной науки, о трудностях его выделения. Трудности эти сегодня кое-кому представляются уже почти что непреодолимыми. У теоретиков так называемой «посткультуры» все сильнее звучит мотив: «эстетика деспецифицируется, она утрачивает свой предмет». На чем основываются такие суждения и оценки? Попытаемся разобраться.

Классическое понимание эстетики и эстетичности, идущее от Баумгартена, основывается на трех постулатах. 1) В эстетическом отношении доминирует установка на позитивные ценности, производные от таких фундаментальных свойств бытия и познания, как совершенство, мера, гармония и им подобные. 2) У художественнопрекрасного, возвышенного и т. д. есть аналоги в природе. 3) Наличие и степень эстетичности в объекте устанавливается психологически-перцептивным способом: благодаря соответствующему чувству, вкусу воспринимающего субъекта.

В неклассическом – модернистском и постмодернистском – искусстве на первый план вышли негативные проявления, связанные с дисгармонией, деструкцией. Новое искусство, считают его адепты, теснее связано не с природой, а с культурой, находящейся в постоянном движении, изменении. Удостоверение художественности артефакта происходит здесь более опосредованно, через приобщение его к обширнейшему социальному институту – «Миру Искусства». Все, что будет помещено в этот меняющийся социокультурный контекст, получит санкцию на принадлежность к искусству и статус «художественного». Наиболее явственно подобные трансформации выражены в так называемых «институциональных теориях искусства»[495].

В неклассическом искусстве, как видим, «эстетичность» и «художественность» явно разошлись. Возмутителем спокойствия выступило авангардное искусство. Была установлена новая, нетрадиционная мера художественности. Главным признаком современного неклассического искусства признается творческая, инновационная, игровая активность за пределами утилитарного, предполагающая также вовлеченность реципиента в процесс художественной коммуникации.

Что же делать эстетике в этой непростой ситуации? Должна ли она включить в себя и, более того, признать своей сердцевиной, ядром искусство обрисованного авангардного типа? Если да, то сама эстетичность, конечно, претерпит существенные изменения. Эстетика номинально останется эстетикой, но уже не в баумгартеновском смысле. Если же нет, т. е. эстетика не последует за авангардным искусством в несколько чуждую ей, никак не связанную с «айстесисом» сферу, то тогда станут сосуществовать два типа эстетичности и два типа художественности: классический и неклассический, старый и новый, радикально измененный и расширенный. Со стороны этот процесс будет выглядеть как «деспецификация эстетики» – разумеется, «старой».