Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

По сути, к Великому Инквизитору применимы слова Шигалёва: «объявляю заранее, что система моя не окончена. Я запутался в собственных данных, и моё заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом» (De, 459). Это как если бы Великий Инквизитор хотел осуществить политический план Шигалёва: немногие свободные люди, все остальные же находятся в подчинённом положении; и если он бросает вызов Христу «Суди меня, если можешь!» – это потому, что, по его утверждению, он любит людей больше него: он любил не избранных – тех, кто умеет переносить бремя свободы и чья вера не нуждается в чудесах, но скорее отверженных – тех, которые (и их большинство) просят лишь хлеба и чудес. Он снял с них бремя свободы, чтобы дать им счастье и избавить их от зла. Он отказался от своей роли избранного и восстал против Бога из любви к людям: «Знай, что я не боюсь тебя. Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями…Но я очнулся и не захотел служить безумию» (FK, 346).

Шигалёв и Великий Инквизитор верят в искупление, основанное на различии добра и зла, и поэтому склоняются к будущему; Кириллов же склоняется к настоящему, поскольку нет разницы между добром и злом, между хорошо и плохо, но всё уже хорошо. Отсюда его утверждение: «Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив;… Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию минуту… Всем тем хорошо, кто знает, что всё хорошо» (De, 275-76); то есть, если люди несчастливы – то это потому, что они не знают, что счастливы. Таким же образом люди «нехороши, потому что не знают, что они хороши». Здесь настоящее более не предвосхищает будущего, оно уже и есть будущее. Это абсолютное настоящее является настоящим человекобога, не Богочеловека. В настоящем, по сути, только Кириллов является человекобогом, для которого «всё хорошо» и не существует будущего, поскольку оно уже есть настоящее. Только он может молиться настоящему за то, что есть, раз уж «нечего желать там, где ‘всё хорошо“», только он может сказать: «Я всему молюсь. Видите, паук ползёт по стене, я смотрю и благодарен ему за то, что ползёт» (De, 276)²¹. Это и есть самое радикальное отрицание искупления, отрицание разницы между фактом и ценностью, между добром и злом. Молитва человекобога отнимает смысл у молитвы, поскольку не просится ничего, что уже бы не осуществилось. Тем не менее, настоящее Кириллова остаётся всё ещё будущим для тех, кто ожидает счастья и искупления, для тех, кто не знает, то всё уже искуплено. Это означает, что настоящее Кириллова ещё не вечно, но ожидает своей истины от будущего, и что, следовательно, ещё существует во времени.

То есть, также и Кириллов, как замечает Винченцо Витиел-ло, «запутался в собственных данных», как запутались Шигалёв и Великий Инквизитор, которые, выйдя из абсолютной свободы, пришли к абсолютному деспотизму²². Это их «запутывание» показывает, что время и, следовательно, зло непреодолимы, и что идея искупления, представляющегося уже совершённым в настоящем – где «всё хорошо» – не может не быть несправедливой, поскольку заявляет об уничтожении той бессмысленности, в глубине которой только и может быть дан смысл: это то, что «говорит» молчание Христа.

Великий Инквизитор обвиняет Христа в том, что, дав им свободу, превосходящую их силы – он поступил так, как если бы их не любил. Отрицая потусторонность, Великий Инквизитор хочет «исправить» подвиг Бога, во имя любви к людям и к этому миру. В отличие от Христа, отвергнувшего три искушения в пустыне – сотворения чуда, таинственной силы и безграничной власти – он, следуя советам духа зла, принимает их: обратить камни в хлебы – означает разрешить вопрос тайну бытия; восторжествовать над законами природы с помощью чуда – подразумевает разрешить вопрос познания; соединить все народы под знаком мира силой меча – означает разрешить вопрос политики. В трёх искушениях «предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле» (FK, 337). И если три искушения были отвергнуты Христом во имя свободы – чтобы человек не становился бы рабом хлеба, чудес и власти – Великий Инквизитор принимает все эти искушения во имя счастья людей, даже если ценой этого является отказ от свободы.

Поэтому Великий Инквизитор может сказать: «мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна!… мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг…. мы взяли от него Рим и меч кесаря» (FK, 343). К тому же, добавляет он, слабая душа человека ничем не виновата, если оказалась не способна принять столь великий дар, коим является свобода. Отсюда его упрёк Христу, что он обращается лишь к избранным против множества людей, просивших лишь хлеба и возможности верить в чудо; и люди, со своей стороны, обрадовались, что их освободили от «страшного» дара свободы, который мог приносить им лишь муки: