Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

Дедушка, бывало, говорил: «До чего же коротка жизнь! Когда я вспоминаю прожитое, всё так тесно сдвигается передо мной, что мне трудно понять, как молодой человек отваживается ну хотя бы поехать верхом в соседнюю деревню, не боясь, я уже не говорю – несчастного случая, но и того, что обычной, даже вполне благополучной жизни далеко не хватит ему для такой прогулки». (R, 249)

И если Кафка продолжает вопрошать, даже зная, что ответа не существует, то это потому, что это и есть изгнание: абсолютное – безответное – вопрошание.

Лишившись возможности прийти к сущности, произведения Кафки всегда остаются «иными» перед лицом всякой попытки толкования с целью уловить их предполагаемую сущность. Вопрос, который мы обращаем к тексту, не получает от него никакого ответа. Про нас перед текстом Кафки, так же, как и про Кафку перед лицом мира, равно стоит повторить и признание Витгенштейна: «Как же мне трудно дается видение того, что и так находится у меня перед глазами!»², и его надежду: «Да поможет Бог философу проникнуть в то, что находится у всех перед глазами!» 3. Нет ничего «сверх», скрытого от текста и от мира, так как и тот и другой уже открыты. Но сложность состоит именно в том, чтобы увидеть эту открытость, которая превращается в обман, едва мы пытаемся описать её и её истолковать. Поэтому можно использовать лишь метафору, параболу, легенду.

Подтверждением этого служит парабола Кафки, Перед законом, которую затем мы увидим и в Процессе:

У врат Закона стоит привратник. И приходит к привратнику поселянин и просит пропустить его к Закону. Но привратник говорит, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал проситель и вновь спрашивает, может ли он войти туда впоследствии? «Возможно, – отвечает привратник, – но сейчас войти нельзя». Однако врата Закона, как всегда, открыты… и проситель, наклонившись, старается заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник смеётся и говорит: «Если тебе так не терпится – попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей».

Тогда поселянин, не ожидавший таких трудностей, решает подождать до тех пор, пока не получит разрешение на вход; но ожидание долго и длится всю жизнь. Перед смертью он снова спрашивает у привратника: «‘Ведь все люди стремятся к Закону… как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?“ Привратник… кричит изо всех сил…: ‘Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их“» (R, 238-39).

Парабола не передаёт нам истину в парадоксальной форме. Не говорит нам, что расстояние, отделяющее нас от текста, непреодолимо и что смысл его непостижим. У Кафки дверь всегда «открыта». Его параболы не скрывают ничего, и ни к чему не отсылают. То есть, невозможно надеяться получить какой-то ответ. Только если дверь была бы закрыта, мы могли бы «надеяться», что «позади» неё находится что-то – истина, смысл, сущность: в общем, ответ. Её сущность, уже открытая, делает бесполезной любую нашу надежду. Это то, в чём не отдаёт себе отчёта поселянин: он не может войти, так как дверь уже открыта. Перед открытой дверью невозможно больше задавать вопросы: ответ уже был дан; нам следовало бы только вспомнить его.

2. Бессилие слова