Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

Русские атеисты «верят в бога»; они колеблются, как Иван Карамазов, между существованием и не-существованием бога (см. MD, 10, 43). У Ивана поиск себя и поиск бога немедленно связываются с его сомнением в возможности любви ближнего и с тем фактом, что «всё разрешено» (ibid.). И если старец Зосима заявляет, что атеисты и материалисты «добрые», – это благодаря тому, что они представляют собой отрицание Рима, Государства и Церкви: то есть того, что отвергает Великий Инквизитор. В этом смысле атеизм может представлять собой высшую степень совершенства, идущую перед верой.

Часть вторая Роман: взгляд изнутри

Глава первая Рикёр: произведение между вечностью и временем

1. Временность и повествование

Проблема взаимоотношения искусство-жизнь появляется в анализе, который Рикёр, в своём трёхтомнике Время и рассказ, посвящает рассказу и его взаимодействию с временностью. Если временность устанавливается человеческим опытом, то также верно и то, что великие размышления о времени, от Августина до Гуссерля и Хайдеггера, оказались бессильны разрешить неизбежно возникающие апории. Возникновение этих последних к тому же вытекает из факта, что любое размышление о времени, иначе говоря – любое размышление о времени с целью определить время в его сути, не может, как таковое, не предполагать «физический» или космический характер самого времени. Равным образом можно сказать, что размышление о времени может осуществляться только в то же самое время. Отсюда следует вопрос, поставленный Августином в манере столь же лапидарной, сколь и неоспоримой: «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю» (см. TeR, 23). Теперь, согласно Рикёру, именно в повествовании апории времени находят некое «решение», конечно, не теоретического вида, а как раз «поэтического» (см. TeR, 21). Такое решение состоит в том факте, что повествование строится как таковое именно посредством этих апорий.

В своём размышлении об отношении между временем и рассказом Рикёр отталкивается как от анализа, сделанного Августином о времени в XI книге Исповеди, так и от анализа, сделанного Аристотелем в Поэтике, о понятиях mythos (сказание) и mimesis (подражание), и устанавливает между ними связь. Согласно Рикёру, Августин обозначает в теме distentio animi (растяжения души) путь разрешения парадокса, связанного с бытием и небытием времени. Идея distentio animi полностью совпадает с понятием «тройственного настоящего», в основе которого прошлое и будущее помещаются в настоящее души; это возможно, однако, только благодаря тому, что такое настоящее активно – в том смысле, что оно ожидает, созерцает и вспоминает. Это то, что выражает понятие Августина об intentio animi (внимании души). Противоречие, которое возникает между distentio и intentio animi – разумеется, парадокс, но сам факт, что Августин для того, чтобы показать объединение двух этих моментов, чувствует необходимость прибегнуть к примеру canticus, подтверждает – как считает Рикёр – что парадокс времени может найти в самом деле «разрешение» лишь поэтической природы. В действительности, Августин пишет:

Я собираюсь пропеть знакомую песню; пока я не начал, ожидание мое устремлено на нее в целом; когда я начну, то по мере того, как это ожидание обрывается и уходит в прошлое, туда устремляется и память моя. Сила, вложенная в мое действие, рассеяна между памятью о том, что я сказал, и ожиданием того, что я скажу. Внимание же мое сосредоточено на настоящем, через которое переправляется будущее, чтобы стать прошлым. Чем дальше и дальше движется действие, тем короче становится ожидание я длительнее воспоминание, пока, наконец, ожидание не исчезнет вовсе: действие закончено; оно теперь всё в памяти, (цит. в TeR, I, 40)