Этаж-42

— Что ты говоришь? — совсем просто, по-дружески перешла Майка на «ты». — Это же страшно. Ну… неужели тебе непонятно?.. Вчера я его любила, была от него без памяти, решили пожениться, и вдруг — пусто. — Она приложила ладошку к груди, словно уточняя, где именно у нее пусто. — Столько надежд на него возлагала!.. И все напрасно… А главное, все оказалось так просто и никчемно… Будто выкупалась в Днепре… Вошла в воду, выкупалась, и все…

— Не понимаю, в чем его вина, — проговорил Петр. — Вы разлюбили…

Майка решительно положила ему руку на колено.

— Можешь говорить «ты». У нас, у студентов, так принято.

— Ты разлюбила, и никто в этом не виноват.

— В том-то и дело, что виноват! Виноват! — с болью выкрикнула Майка и рывком поднялась во весь рост, загоревшая, стройная. — Если тебя любят, цени эту любовь, береги ее. Быть любимым тоже нелегко. А он не уберег. Он решил, что всё навеки его. Только и знает свою науку, свои чертежи, свои проекты, сварку. Вот и сейчас сидит на берегу с какими-то мудреными чертежами. Наверное, уверен, что его Майка никуда не денется.

— И никуда не денешься, — грубовато сказал Петр, которого Майкина откровенность и притягивала, и раздражала. Было почему-то неприятно, что она так открывается перед ним, делает его как бы своим соучастником.

— Не денусь? — в Майкином голосе послышались гнев и обида. Она стояла перед ним вытянувшись, словно готовая к полету, и он невольно испугался — не выкинет ли эта девчонка какой-нибудь глупости. Он смотрел на нее снизу вверх, ждал, что же она скажет дальше. — А вот возьму и денусь. Вот возьму… и все! Конец! — Она положила ему на плечо горячую, узкую ладонь, отчего Петра будто пронизало током. — Пойдем с тобой, отыщем хорошее местечко и весь день будем вместе. Целый день!

Все оборачивалось как-то странно, какая-то глупая выходка обиженной девчонки… Петру вдруг расхотелось даже говорить с ней, не то что искать «хорошее местечко». Он тоже поднялся, не зная, как себя вести.

— Но ведь там… твоя одежда? Товарищи будут беспокоиться…

— Я принесу одежду… не бойся…

— А он?

— Он и глазом не моргнет. Из гордости и самолюбия. Я его знаю. — Она уже полна была решимости; раз надумала, значит, так и должно быть, и ничто ее не остановит. — Жди. Минуточку. Сейчас вернусь.

Побежала вдоль берега, через корни, между кустами лозы, исчезла, как русалка, как шальной ветер. Петр еще немного постоял, глянул туда, куда она помчалась, пожал плечами и… побрел в противоположную сторону. Довольно с него этой пляжной одиссеи. Не станет же он ожидать ее полдня, чтобы она только посмеялась над ним.

Шел медленно, глубоко задумавшись, и все стояли перед ним большие, затуманенные слезами глаза и падающие на спину русые волосы, а сердце тоскливо и глухо колотилось в груди.

Стал вспоминать всю их беседу, и то, что казалось ему сперва невероятным, даже нелепым — любила, разлюбила, — приобрело иные оттенки, иной смысл. Задумался над Майкиными словами, которые все более казались ему правдивыми и выстраданными, такими словами зря не бросаются, такие слова рождаются из боли, из мук, из горьких сомнений. Красавец, умная голова, а вот наплевать ему на то, что любимая девушка места себе не находит, истерзалась сомнениями, что завтрашнего дня ждет, как непоправимой беды. Вспомнились слова, вычитанные где-то: любовь надо завоевывать ежедневно, ежечасно, всю долгую жизнь. Иное дело, когда ты свободен и тебе безразличны все красавицы мира. Завтра утром придет на строительную площадку, наденет каску и брезентовую робу, возьмет ломик в руки, теодолит, и все встанет на место. Облака на горизонте, идет на посадку самолет, где-то трамваи грохочут, будто под землей. Чего же ты, дурень, загрустил? Обиделся? Словно завидно стало, что ты не сын влиятельного папаши и тебя не любит эта хорошенькая легкомысленная девчонка? Не любит, но не прочь полюбить, и в этом тоже радость. Он сдал экзамен, он уже на четвертом курсе, и если все сложится хорошо…

— Стой! — услышал вдруг позади отчаянный окрик.

Его будто хлестнул этот голос, он даже оцепенел весь и несколько секунд стоял не оборачиваясь.

Майка, едва переводя дыхание, догнала его, схватила за локоть и прямо повисла на нем.

— Как тебе не стыдно? — она говорила сердито, запыхавшись, и он ощущал жгучее прикосновение ее тела.

Девушка шагала рядом, свободно держась за его руку, с сарафанчиком, перекинутым через плечо, размахивая босоножками, висевшими на кончике указательного пальца правой руки. Она все никак не могла отдышаться и говорила, говорила, и он из ее торопливых слов улавливал только, что она и не сомневалась нисколько, она знала, что он уйдет, не поверит ей, не станет ожидать, но она бежала как сумасшедшая, чуть колено себе не разбила, даже в воду упала, вон какая история…

— Разреши, и я разденусь, — осмелев, сказал Петр. — Только ты на минутку отвернись.

— Хочешь, я закрою глаза? — спросила Майка и тут же крепко сомкнула веки.

А он бережно взял ее за подбородок, притянул к себе и поцеловал в сомкнутые веки, трепещущие и чуточку соленые.