Этаж-42

Петру Невирко объявили по рации, чтобы спустился вниз, к телефону. Восемь этажей топать, совести у людей нет! Ответил вниз в прорабскую, чтобы перезвонили в обеденный перерыв, что сейчас он занят наверху. Но голос из репродуктора был требовательным и слегка ироническим:

— Девушки ждать не любят. Марш вниз!

«Девушки»… Значит — Майка!»

Несся вниз по узкой лестнице, перескакивая через три ступени, чуть шею не сломал, пока спустился. Пробежал мимо панелевоза, ворвался в прорабскую. Девушка-плановик протянула ему трубку.

— Там чуть не плачут, а тебя столько надо просить, — с добродушной укоризной сказала она.

Он сразу же узнал Майкин голос. Словно бы не такой, как всегда; говорила тихо, виновато, и ему даже показалось, что кто-то стоит рядом с ней, подсказывает, дает советы. Неужели Голубович?

Он так и спросил ее:

— Муж с тобой?

— Игоря нет дома. Он в Москве. Я уже второй день тебя ищу.

Хотел спросить ее, что случилось. Виделись (да разве это называется — виделись!) в последний раз в ресторане, и он хорошо помнил, как она положила свою загорелую руку на плечо Игоря. Однако на расспросы не решился — неизвестность таила в себе что-то неопределенное, обещающее. Второй день разыскивает, второй день хочет его видеть, В присутствии девушки-плановика ему было неудобно разговаривать, отвернулся к окну, кашлянул.

— Ну?..

— Ты, кажется, не рад моему звонку, — с обидой произнесла Майка.

Он вконец растерялся. Чего она, собственно, хочет?

В голосе ее было то давнее, родное, зовущее, что всегда манило его, из-за чего он летел сюда из села зимними дорогами, мчался среди ночи. Он начал догадываться, сладкое предчувствие кольнуло сердце. Она не просто зовет его. Она действительно вернулась. Найда сказал: «Коли любит — то придет… и ты простишь ей». Не раз ночами, думая о ней, представлял себе именно такой звонок, и хотя знал, что Майка счастливо живет со своим Голубовичем, что у них вроде бы все в порядке, но где-то в подсознании не угасала надежда, что произойдет какое-то нежданное чудо, и она придет, и он простит, и тогда все переменится, возвратится к прошлому, к их жарким ночам, к той маленькой комнате с ковриком на полу, с красным линолеумом в передней и кухоньке. Значит, пришло их время? А может, это просто какое-то неотложное дело? Или только баловство, прихоть, каприз?

Он сказал, что освободится в четыре часа, и если нужно, то после смены в парке…

— Вечером, вечером! — кричала уже весело в трубку Майя. И снова была такой, какую он знал. К нему возвратились и надежда, и уверенность.

Он — человек свободный. Вечером так вечером. Пусть только скажет, где им встретиться. Может, она уже привыкла к ресторанам — так что ж, он согласен, можно и в ресторан…

Майя фыркнула в трубку, расхохоталась, и он услышал еще чей-то, девичий, голосок. Значит, была все-таки не одна, взяла себе в советчицы какую-то подружку. Что ж, он был рад и этой подружке, рад всему белому свету, оказавшему ему такую милость. Ресторан не нужен? Пойдут в парк? Ситро-мороженое, чертово колесо? Пусть хоть звездолет.

Найда встретил его на лестнице, глянул как-то настороженно. Вроде бы догадался, кто звонил Петру. Он в ватнике, из-под каски выбилась седая прядь.

— Я поеду в управление, а ты нутрянку заканчивай, — сказал деловым тоном. — Чтоб вторая смена бралась за перекрытие. Соседи нас и так уже обогнали.

— Вы действительно хотите показать класс?

— А зачем же было затевать соревнование? Чтоб потом в хвосте плестись?

— Зварича любят на комбинате, Алексей Платоныч.

— И нас полюбят, — посулил Найда, уже спускаясь вниз по ступеням.

Теперь Петру было безразлично, что там с нутрянкой и как дела у соседнего бригадира Зварича. Шел на верхотуру не спеша, сохраняя в себе хорошее настроение, предчувствуя какие-то перемены, которые должны были принести ему не только радость от долгожданной встречи с Майей, но, быть может, и что-то очень важное в его жизни. С тех пор как расстался с Майей, жил словно в тумане. Панели, перекрытия, кран, нивелир… Бегал на консультации в институт, вычерчивал там замысловатые схемы своего будущего проекта. Что-то вечерами читал, был даже с хлопцами на эстрадном концерте известного югославского певца, с Виталькой пил пиво, слушал его надоевшую трепотню. Все было, казалось, по-прежнему, как всегда, и все же это была не его жизнь, будто это происходило не с ним, так странно и так непонятно все было без Майи. Теперь ему ясно — все дни и все ночи он ждал! И все его заботы были лишь бесконечно длинной, однообразно-скучной дорогой мучительного ожидания.

Когда поднялся наверх, окружающий простор показался ему сказочным.

— Виталик! Слышишь, Виталик? — подошел к Коржу, который рассыпал вокруг искры электросварки, соединяя металлическими пластинами панельные плиты перекрытия.

— Чего тебе? — поднял голову, сдвинув назад защитную маску, Виталий.

— Ты что-нибудь понимаешь, что-нибудь видишь?

— Ослеп от твоей счастливой физиономии, от предчувствия, что ты меня сейчас чем-то огорошишь.

— Угадал. Может, я и вправду счастливый.