Этаж-42

— Тогда выкладывай. Люблю больше твердую уверенность, чем догадки, — сказал Корж, вставая на ноги и выпрямляя онемевшую спину. — Тебя вроде бы вызывали…

Петр достал сигареты, дал закурить другу. С наслаждением затянулся дымом, сказал с видом победителя, что его вызывали с полюса вечного холода. Не странно ли? Какие-то удивительные перемены в погоде. То сплошной ветряк, холод молчания, то вдруг — звонок!

На Виталика этот поток красноречия произвел, однако, не очень сильное впечатление. Хмыкнул, пустил струйку дыма в небо. Стал бить прутиком электрода по бетонной плите. Не одобрял увлечения Петра, его долготерпения и питал органическую антипатию к Гурской.

— Выходит, ослеп не я, а ты, маэстро, — сказал сокрушенно Виталий. — Ну, смотри, ежели еще можешь что-либо видеть…

— Зовет меня на свидание. Отчего ж не пойти?

— В роли «временно исполняющего»? Или как?

— Думаю, нет. Голос искренний… Видно, решила что-то… — Его вдруг охватила растерянность. — Пойду, посмотрю.

Взялся за работу. Настроение было отличное. Монтажники радовались, не понимая, что случилось с Петром. Перестал хмуриться, кипит, суетится, весело покрикивает на ребят:

— Давай сюда монтагу, Санька!

Поднял рычагом панель, нажал на нее, будто с горы хотел скатить, подвинул к обозначенной метке. Лицо радостное, глаза сияют.

— Отлично по отвесу! — И к солидному Непийводе: — Василий Антоныч, гляньте в нивелирчик, как там по реперу? Ну, идет дело? Девяти сантиметров не хватает? Добавим на перекрытии. Все будет в норме. Давайте, давайте, хлопцы! Чтоб сегодня нутрянку закончить. Кровь из носа — закончить!

Много ли нужно человеку, чтобы настроение у него вот так поднялось? Один только звонок, один-единственный, и голос в трубке, такой родной… значит, они встретятся… Встретятся… Сказала, чтобы ждал возле парка. Там, где всегда. Любопытно все же, что она надумала? Как у нее с Голубовичем? И как будет себя вести, как поздоровается? Вот бы узнал Максим Каллистратович, что его доченька снова вызвала на свидание Петра Невирко, простого работягу, студента-вечерника, который живет в общежитии, ходит обедать в столовку, пьет с Виталием пиво без воблы…

Еле дождался вечера. Ветер дул еще сильней, похоже было — посыплет первый снежок. Петр шагал возле парковой ограды, как одинокий часовой, потихоньку замерзая в своей синтетической куртке. Был без шапки, простоволосый, вихрастый, как и полагается молодому парню. Никого, правда, не видать возле этого парка… Может, он ошибся? Может, она имела в виду что-то другое? Есть еще парки, всякие там скверы, бульвары… Начинали мучить сомнения, а вместе с ними в сердце закрадывался холодок недоверия. Насмешка, что ли? От этой Майки всего можно ожидать.

Пробежали две девушки с их комбината. Узнал одну — Полина. Высокая, стройная, в красной вязаной шапочке, с портфельчиком в руке. Учится где-то в вечернем техникуме. Стало неловко. Быстро отвернулся. Хорошо, что не заметила, не спросила, кого он тут ждет. Было странное чувство вины перед Полиной. И еще было странное ощущение какого-то незаконченного разговора. Ведь она так откровенно рассказывала ему о своей жизни, делилась своей болью: мама живет в селе, часто болеет. Старший брат вернулся из армии, но жить с ними не захотел, уехал куда-то на новостройку, на БАМ или на КамАЗ. Есть еще младший братишка, Сашка. Поля любит его, все свободное время с ним проводит, заботится о его учебе, здоровье, досуге.

Темнело, ветер усилился. Прошел мимо милиционер и подозрительно оглядел согнувшуюся фигуру Петра. В парке было темно, неуютно, ни одной живой души там не было, но милиционер все же вошел в ворота, двинулся по аллее между голыми кустами. «Служба! — уважительно подумал Петр. — Интересно устроен мир. Каждый на своем посту. Каков бы он ни был, а ты стой на нем, стой и стереги. Может, этому милиционеру тоже хочется в тепло, к друзьям, а он, видишь, обходит свои владения. Чтоб порядок был. Человек — как часть огромного механизма, где все на своем месте и все должно быть в исправности, все должно знать свой ход. Кто это сказал? Кажется, в книжке о Нельсоне: «Каждый должен исполнять свой долг». Важная штуковина — долг. Не думаешь о нем, вроде и знать его не знаешь, а он — в тебе.

Майя появилась неожиданно. Из какой-то попутной машины выскочила. Потащила его к себе. Едем, едем! Он, не противясь, сел в машину, даже не спросил: куда, зачем? От нее пахло дорогими духами, волосы щекотали его щеку. Была она в замшевом пальтишке и высоких сапожках. Сняв вязаную рукавичку, провела ладошкой по его щеке.

— Неужели это ты?

Как-то необыкновенно звенел ее голос, и он, повернувшись к ней лицом, несмело поцеловал Майю в губы.

— Ну, здравствуй, — сказал просто, хотя от волнения у него перехватило дыхание.

— Милый, милый! — шептала Майя. — Только умоляю тебя: ни о чем не расспрашивай!