Этаж-42

Метнулась в кухоньку, вынесла оттуда чарки, бутылку, свежий каравай.

Стоя выпили. Только Климов, поскольку он был за рулем, нюхнул, почмокал губами и поставил чарку на стол.

— Разрешите и мне, дорогой друг, поздравить вас, — обнял он Найду и по-мужски расцеловался с ним.

— Значит, и моей родни прибыло, — сказала тетка Паша. — Спасибо и за это.

Она решила было сажать гостей за стол, однако муж удержал ее. Начальство ждет, люди уже собрались. Пора идти в лес.

При слове «лес» лицо Ольги вдруг вытянулось, побледнело. Видно, чем-то давним, тяжким повеяло на нее, даже сердце защемило. Надо было идти к тому страшному месту, куда всех жителей села — от мала до велика — каратели вывели на расстрел; ров зиял могильной чернотой; детей после добивали прикладами.

Густой темный бор, казалось, был объят траурной скорбью, высоко и строго вздымались сосны вокруг поляны и длинного, заросшего травой холма, над которым возвышался обелиск. Это — место расстрела. Здесь находился тот залитый кровью наполненный стонами и мольбой ров смерти. Останки расстрелянных перенесли в село на центральную площадь, но холм остался — как страшное напоминание о войне.

Люди плотной, недвижной толпой окружили поляну, глаза, печальные и суровые, были устремлены на обелиск, на пионеров, которые в белых рубашках с красными галстуками стояли в торжественном карауле.

Потом выступили секретарь райкома, бывший партизанский командир Григорий Антонович, колхозники и гости. Школьники декламировали стихи, духовой оркестр исполнял траурный марш, а в холодном небе шумели сосны, будто космические радиопередатчики, которые посылали в мир весть о незаживающем горе села, о кровавом злодеянии гитлеровцев.

Затем все фотографировались возле холма, а пионеры, окружив приезжих, старались попасть в объектив. Каждому хотелось быть на снимке рядом с дорогими гостями, с генералом и с товарищем самого Звагина — Алексеем Платоновичем Найдой.

Уже собрались возвращаться в село, как вдруг на лесной дороге послышался рокот моторов и показались три легковые машины со столичными номерами. Выкатились прямо на поляну и стали в ряд. Из первой машины вышел секретарь обкома партии, из других стали высаживаться иностранные гости.

— Извините, товарищи, за опоздание, — обратился секретарь к присутствующим, и все сразу заторопились обратно, снова плотно сгрудились вокруг холма с обелиском.

Да ведь это приехали те самые представители антифашистского комитета, о которых сегодня было столько разговоров! Их задержала непогода, летели самолетом, оттого и припозднились.

Секретарь обкома представил каждого из них: высокого сутулого француза в кожаном пальто, двух пожилых полек, одетых в шубы, гостей из Голландии, Норвегии, Швеции. Особо выделил угрюмого с виду, пожилого немца:

— А это, друзья, товарищ Карл Земке. Прибыл от коммунистов Германской Демократической Республики.

Лицо у Карла Земке было изможденное, с впалыми щеками, руки длинные, на тощей шее алело кашне. Он снял шляпу. Молча постоял минуту, склонив голову, потом поднял левую руку, словно призывал всех к вниманию. Завернул рукав пальто: на руке его синими рубцами был обозначен концлагерный номер.

Опустив руку, он заговорил, с трудом подбирая слова:

— Я есть концлагерный узник… город Лейпциг… Нелегальная группа Шуман и группа русский майор Румянцев. Вместе против наци… Я хочу передать боевой салют немецких коммунистов. Рот фронт, камераден!

Сжав кулак в приветственном салюте, он будто грозил невидимому врагу. Снова кивнул головой и отошел к своим спутникам. Тогда секретарь райкома партии тоже поднял кулак и тоже выкрикнул звонким, воинственным голосом:

— Рот фронт, товарищи!

И все, кто был на поляне, сотни людей, тесно обступивших холм с обелиском, проскандировали хором:

— Рот фронт! Рот фронт! Рот фронт!

Вышло не совсем дружно, но в многоголосом салюте прозвучали сила и решимость. Все невольно подтянулись, будто стояли в боевом строю.

Найда подошел к худому немцу из Лейпцига и заговорил с ним на немецком языке.

— Вы что, знакомы с ним? — спросил у Алексея Платоновича секретарь обкома, когда разговор окончился.

— Могли сгореть в одной печи, — ответил Найда и глянул на свои руки. — Я тоже был в том лагере вместе с майором Румянцевым. Слышал я, что коммуниста Шумана казнили в Дрездене за десять дней до освобождения города. Румянцев тоже погиб…

Иностранные гости вскоре уехали, а секретарь обкома еще задержался, побеседовал с колхозниками, генералом Климовым, не обошел своим вниманием и школьников, принимавших участие в этом торжественном митинге. Люди хорошо его знали, он не раз бывал у них в горячие дни жатвы, проводил совещания с сельским активом, не без его содействия построили в селе клуб, на фермах прокладывали водопровод, устанавливали дождевальные установки.

В сельском клубе был накрыт стол. Найду с Ольгой, как самых дорогих гостей, усадили возле сцены, у маленького микрофончика. Зал гудел, пока люди рассаживались.