Этаж-42

— Ничего такого не было, Максим Каллистратович, — глухо выдавил из себя Петр. — Мне нужна характеристика.

Максим Каллистратович задумчиво прикрыл рукой глаза, будто стараясь что-то припомнить. Но тут же широко улыбнулся, встал из-за стола и подошел к Петру. Он совершенно был уверен в том, что это ложь. Но по комбинату пошли слухи. Есть немало мелких людишек. Главное — быть честным, правдивым и чтобы товарищи в коллективе доверяли. Тогда получишь справку хоть для полета на Марс.

— Мне нужна для учебы, — хмуро сказал Петр.

— Для науки — пожалуйста. — Гурский нажал кнопку, вызвал заведующего кадрами и, когда тот с предупредительной поспешностью вошел, обратился к нему полушутливым тоном: — Напишите этому молодцу самую лучшую характеристику.

Завкадрами вышел, и Гурский снова занял место за столом. Смотрел теперь на Петра дружелюбно, с затаенной лукавинкой в глазах, желая показать, что посетитель ему симпатичен и никакие анонимки не повлияют на это его доброе отношение. У Петра отлегло от сердца. Взглянув краешком глаза на Гурского, он заметил, как тот за последнее время похудел и осунулся. Мешки под глазами, лицо обрюзгшее, сероватого цвета. Не зря говорила Майя, что отец не щадит себя ради дела.

Гурский, видимо, был расположен к откровенному разговору. Полюбопытствовал, как у Петра дела в институте. Он, Гурский, хорошо изучил материалы по Лейпцигу, читал и статью в газете. В Москве интересовались, кого бы рекомендовать на Всесоюзное совещание рационализаторов, и Гурский предложил кандидатуру Невирко. Сил и энергии хватит, пора выходить на широкую дорогу.

— Жаль, что с Майей у тебя не получилось, — сожалеюще вздохнул он. — Майя, кажется, разочаровалась в своем выборе. Да что тебе рассказывать? Вы же иногда встречаетесь.

— Нет, мы не встречаемся.

— А были друзьями… Напрасно!..

— Я уважаю Голубовича и не могу так вот…

— Ты ей все же позвони, Петя, — отеческим тоном посоветовал Гурский. — Заварили вместе, а теперь ей одной расхлебывать…

Была какая-то горечь и недоговоренность в его словах. И это уж совсем удивило Петра. Что, собственно, заварили? И что расхлебывать? Он ее не тревожит, не звонит, пусть себе живут счастливо.

— Строишь из себя наивного мальчика или действительно… — неодобрительно скривил губы Гурский. — Во всяком случае, даже после расставания нужно оставаться порядочным человеком.

— О чем вы, Максим Каллистратович? — насторожился Петр.

— О твоем Бате, милый мой. О его походе к Майе в институт. — И, увидев на лице Петра выражение полнейшего недоумения, Гурский рассказал ему о встрече Найды с дочерью. — Некрасиво вышло. Очень. Кто ему дал право? Упрекал, отговаривал, стыдил. Бедная девочка до сих пор не может прийти в себя.

— Я его не посылал.

— Тем более! — с гневом воскликнул Гурский. — Все это с расчетом. Цинично. Жестоко. Чтобы окончательно рассорить вас. И меня с тобой… А если хорошо разобраться… Гурский сделал многозначительную паузу, — просто какая-то патологическая зависть к тебе. — Он достал из ящика сигареты, протянул Петру. — Не куришь? А я никак не могу бросить эту гадость. — Затянулся, потом продолжал — Не хочу на Алексея Платоновича наговаривать, учись у него, дело он понимает, много еще хорошего в жизни сделает. Но мой тебе, Петруша, совет: головы не теряй! Всякие бывают наставники. По-разному учат.

Петр нервно заерзал на стуле. В сумбурном потоке слов Гурского явно прослеживалась одна мысль. Он улавливал ее и раньше, когда заходила речь о Найде, а сейчас она больно резанула его по сердцу. Не хотелось верить, но невольно закрадывалось сомнение: неужели правда? И он с недобрым пристрастием начал прислушиваться к тому, о чем рассуждал Гурский.

— Алексей Платонович немало сделал для комбината. Но почему он все берет на себя? Разве не вашими руками, руками рядовых монтажников, творится вся его слава? Разве не ты, Петр Невирко, один из первых по выполнению плана? Так нет, у него свои взгляды. Он, видите ли, об общем благе бригады печется! Всего строительного участка! Ну… не буду тебе пересказывать, что он наболтал, когда мы хотели тебя отметить премией: и рановато, мол, и о других следует подумать, и прочее и прочее. Может, он где-то и прав. Да только личное здесь впутывать не резон. — Гурский поднял вверх листок бумаги, многозначительно усмехнулся. — Это недостойно.

— Вы об анонимке? — ужаснулся Петр.