Этаж-42

Фомичев был смущен его тоном, его улыбкой. Развел руками:

— Говорите, Максим Каллистратович.

И Гурский заговорил.

Не торопясь, с легким оттенком горечи. Заговорил о себе и о комбинате, которому отдал лучшие годы жизни. Какой у комбината был долг, сколько квадратных метров жилья недодано государству и сколько сдается сейчас — жилых зданий, школ, детских садов. Какой замечательный у них коллектив и сколько прекрасных людей работает на комбинате. Найда, к примеру. Человек сложной судьбы, но в работе — мастер! И ребята у него подобрались превосходные, отличные ребята. Однако, к великому сожалению… Тут Гурский сделал беспомощный жест, словно апеллируя ко всем присутствующим… К великому сожалению, брака еще много. Показанное на экране — истинная правда. Никакого вранья нет, никакой натяжки. Звеньевой Петр Невирко сказал сущую правду. Больше, чем он сказал на экране, едва ли скажешь. Горько слышать такое, но и отрадно. Если говорит рабочий человек, ему можно верить. И бросил через весь зал:

— Спасибо тебе, Петр Онуфриевич! Твое требование — по большому счету. Но уж позволь и мне потребовать от тебя. Покажем, на какие подвиги способен наш комбинат!

Выступлением Гурского разговор фактически был завершен. Никто больше слова не взял, и Фомичев объявил собрание закрытым.

* * *

Домой после просмотра фильма Алексей Платонович возвращался пешком. Приятно было смотреть на первые огоньки в окнах домов, на торопящихся с работы женщин, на киоски с пестрыми журналами, на ларьки с овощами и витрины магазинов. К вечеру город словно бы просыпался, начинал жить какой-то особой жизнью. Мимо тек бесконечный поток людей. И Найда подумал, что и он здесь не случайный прохожий, и он является частицей этого неудержимого людского потока.

Придя домой, он рассказал Ольге о том, что Петру не дали слова; Гурский, конечно, перехитрил всех: умен старик, такого голыми руками не возьмешь. Да не это важно. Главное — Петю поддержать. Чтоб не попал в какую-нибудь историю. Чтобы не затуманили ему голову.

Ужинали с Ольгой вдвоем. Дети, поев, уже устроились перед телевизором, сидели на стульчиках ровненько, серьезно, как в школе на уроке. Сказку для детей показывали, и, хотя Маринка в таком возрасте, когда сказками для малышей уже не интересуются, она всегда вместе с Наталкой смотрела эту передачу. Личико у нее сосредоточенное, слушает внимательно, ловя каждое слово. И все она делает столь же старательно, за что бы ни взялась: помогает ли матери гладить белье, вытирает ли пыль с мебели, готовит ли уроки.

Ольгу радовало, что и дети быстро привыкли к Найде, и он к ним. Только почему-то смущается, будто неловко ему перед девочками. Маринка, как только увидит, что Алексей Платонович с работы пришел, сразу ведет его к письменному столу и показывает дневник. Она хорошо учится, одни пятерки приносит домой. Вот если бы только здоровье у нее было покрепче, а то ангины замучили. Найда водил ее к врачу, записался на консультацию к известному отоларингологу, и тот сказал, что девочке необходимо море, подлечить ее нужно, иначе это и на сердце может отразиться.

— Сегодня опять температура, — говорила Ольга. — На сквозняках в школе простуживается… — Она обняла его за плечи. — А о Петре не кручинься. Мне кажется, он найдет в себе силы справиться со своими переживаниями. И Гурскому не поддастся.

Она решила завтра на работе откровенно поговорить с Петром. Жаль было его. Да и Майю, говоря откровенно, тоже было жаль. Сердцем она чувствовала что-то хорошее в этой молодой женщине, понимала ее метания. И в семейных делах запуталась, и парня оставить не в силах. Молодость, что поделаешь!

Поздно вечером позвонил Одинец. Расспрашивал у Найды, как и что. Будь он на просмотре, непременно сказал бы свое слово.

— Свое слово сказал наш главинж, — бросил Алексей Платонович. — Вполне самокритично. Мне понравилось.

— Не верю в его честность, это все показуха, — пророкотал голос в трубке.

— Кто его знает… Может, и передумал немало из-за этой истории.

— А Петр как?

— Гурский его опередил. Все выложил за него. Во всем покаялся. Все взял на себя. И Пете уже нечего было говорить.

— Отмолчался, значит?

— Говорю же тебе: Гурский его перехитрил.

— Хорошо, я завтра с ним потолкую. Я ему устрою другой просмотр.

— Не надо. Лишнее. Парень, кажется, и без того переживает…

— Пусть попереживает. И нечего с ним церемониться.

Одинец был человек горячий. Его не отговоришь. На следующий день пришел на стройку хмурый, насупленный. В бытовке собирались хлопцы. Еще ничего не знали. Их ждал трудный день. Работать предстояло на двенадцатом этаже, под ледяным пронизывающим ветром. Хорошо одевались, обматывали шеи шарфами, завязывали под подбородками тесемки ушанок.

Едва появился Невирко, Одинец сразу подступил к нему:

— Тебя-то мы и ждем. Ну, выкладывай, что там вчера было.

Монтажники притихли. Редко случалось, чтоб старик был так строг с Петром. Виталик даже попытался как-то разрядить обстановку:

— Артель дружбой крепка, а вы цапаетесь.