Этаж-42

— Не ты сеял, не тебе и косить! — оборвал его парторг. — И снова к Петру: — Расскажи рабочим, как ты отсиделся в углу.

Невирко был как в воду опущенный. Не смел глаз поднять на старого мастера. Молча присел на край скамьи, закурил и просмотрел журнал передачи смены. Казалось, он думает только о работе и предстоящей смене. Но Одинец не оставлял его в покое:

— А мы-то ждали от тебя смелого выступления, парень. Мы-то тебя послали туда как своего… Ну, что ж ты молчишь? Расскажи ребятам, как Гурский тебя перехитрил. — Жилистый, сухощавый Одинец уже был в рабочей фуфайке и шапке. Присел на скамью, чтобы обуть валенки. Кряхтя, бубнил с досадой: — Что ж оно выходит, Петя? Хорошее дело начал, в фильме тебя сняли, по-государственному критику навел на Гурского. А когда дошло до дела, так и в кусты. Дескать, мое дело сторона.

Невирко продолжал молчать. Хмуро, сосредоточенно водил пальцем по строкам в журнале. Как будто не с ним вели разговор. И, лишь услышав слова «так и в кусты», тяжело поднял голову, и во взгляде его отразилась такая тоска, что Одинец замолчал.

— Зачем вы так, Григорий Филиппович, если сами не слышали? — слабо возразил он старику.

— А чего там слушать? Все и так ясно, — упрямо гнул свое Одинец. — Ежели я не прав, объясни. Без нас все равно не обойдешься. Думаешь, тот губастый приласкает? — Это он имел в виду Гурского. — На прием побежал к нему, в ножки поклонился? — Старик понизил голос: — Всё мы знаем, Петя! И то знаем, что дрянь какая-то на тебя брехню написала, и как ты за характеристикой бегал к Гурскому. Прячешься от своих, скрытничаешь. А ведь мы тебе, Петя, первая родня. Ну, бывает, со всяким случается. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается… Знаю, тебе нелегко. И про твои переживания знаю…

Петра будто по лицу ударили.

— Не имеете вы права залезать мне в душу! — взорвался он.

— Ну… извини, Петя, — смутился Одинец. — Я только к тому, что, может, тебе трудно. У нас, думаешь, сердце не болит? Да мы все гуртом… за тебя, мы — сила! — Он сжал кулак, крепкий, жилистый, размером с детскую головку. — Делай как знаешь, только бригаду свою не забывай.

Это, пожалуй, больше всего задело Петра. Разве он забывал бригаду? Разве о себе думал? Эх вы, друзья-товарищи мои!.. Такие добрые и такие глупые… Сейчас ли им сказать или после?.. Тут дело такое, они должны знать. Обо всем должны знать…

— Сегодня что устанавливать будем? — вдруг спросил Невирко, словно и не было никакого разговора с Одинцом. — Стенные?

— Какие подвезли, такие и поставим, — ответил один из монтажников.

— Не то говоришь, Гришуха, — загадочно улыбнулся звеньевой. — Подвезли, не подвезли! Плохо, коли не подвезли… А мы что — должны ждать? Порядок должен быть!

Монтажники удивились. Вместо того чтобы защищаться и оправдываться, Петр еще пытается наступать на ребят. Выходит, будто и не виноват. Видно, что-то свое у него на уме.

— Вы меня критикуете, хлопцы, — уверенно заговорил Невирко, — а я вам на всю эту критику одно скажу: слабаки мы. Да, да! И я слабак. Наслушался вчера речей и решил, что поумнел. Задача стоит перед нами ясная, а мы всё тянемся помаленьку. Подвезут, подождем!.. Что подвезут? Чего ждать-то будем? — В его голосе появились металлические нотки. — Выбивать надо, требовать!.. Тут мне посоветовали не забывать свою бригаду, а я и не собираюсь забывать!

Одинец удивленно смотрел на Петра. Разошелся парень! Говори, говори, пока мы еще тут сидим, а не на морозе, не на верхотуре. А мы послушаем.

— В общем, так, — заявил улыбаясь Петр Невирко. — Мы должны сделать рывок. Всех обогнать. Если мы — сила, пускай нас слушаются, кому положено.

— Ты давай точнее, — ничего не понимая, попросил его со своей скамьи парторг.

— Будем выбивать все, что нам положено. Каждую панельку! — Петр даже кулаком кому-то погрозил. — Я за все буду отвечать!

На столе прораба зазвонил телефон. Парторг схватил трубку:

— Кого, кого?.. А, Невирко… Он тут, — и протянул трубку Петру.

Все, уже одетые, стали выходить во двор. Одинец вышел последним, с порога бросив звеньевому:

— Не больно долго, а то хлопцы ожидают на морозе. Петр приложил трубку к уху. Голос Майи был тихий, виноватый, робкий.

— Петрусь… я все знаю… Хочу только сказать тебе… Спасибо, Петенька!..

— За что, Майя? — не понял он.

— За то, что папу защищал… — И замолчала, притихла настороженно.

Ему стало и приятно, и больно, и немножко жаль себя. Объяснять ей не стоит. А может, это игра? Или она действительно так думает?..

В трубке щелкнуло, загудело. Петр положил трубку на рычаг, надел ушанку и, скептически глянув на телефон, вышел из помещения.

* * *

Жаль, не было его, Найды, при этом разговоре. После просмотра телехроники и выступления Гурского он всю ночь мучился, трижды сосал валидол, чтобы успокоиться и привести в норму ноющее сердце. Припомнился разговор с Майей в институте. Не навредил ли он Петру? А если парень по-настоящему ее любит?.. Пожалуй, не стоило вмешиваться…