Этика Нового Завета

Однако важную роль в этике Нибура (особенно ее взгляде на человеческую природу) играет мир новозаветных символов. В этом смысле не случайно название нибуровского монументального богословского труда - «Природа и назначение человека». Представление о том, что человек вовлечен в диалектическое противоречие между смертностью и свободой, между способностью к самопреодолению и неизбежной тягой к греховному самоутверждению находится в основе понимания Нибуром христианской этики. Эту концепцию человеческой двойственности и ограниченности он считает одним из величайших прозрений Библии. По его мнению, оно бросает вызов притязаниям любых идеологических систем. Однако библейский образ Бога как Искупителя, преображающего человеческую жизнь, играет слабую роль в конструктивной этике Нибура. Поэтому-то Мартин Лютер Кинг, находившийся под большим влиянием Нибура, пришел к выводу, что нибуровскому пониманию мира новозаветных символов недостает сбалансированности:

Я пришел к выводу, что Нибур преувеличил человеческую греховность. Его пессимизм в отношении человеческой природы не уравновешивается оптимизмом в отношении божественной природы. Он был столь увлечен постановкой диагноза (болезнь греха), что не обратил внимания на лекарство (благодать)[38].

Независимо от того, справедливо ли данное суждение, трудно отрицать: апелляции Нибура к авторитету Библии обычно подчеркивают библейскую антропологию, особенно реальность греха и смертности, как о них говорят тексты вроде Рим 7.

Как в этике Нибура Писание соотносится с другими источниками авторитета? Хотя сам Нибур относит себя к широкому направлению традиции, находящейся под влиянием Августина, и хотя его антропология во многом сформирована идеями Реформации, он не отводит традиции заметного места в формировании нравственных суждений. В нибуровском лексиконе слово «ортодоксия» имеет отрицательную валентность и обозначает косное христианство, ценящее любовь меньше порядка. Нибуровская концепция «пророческой религии» представлена как прямая критика традиции (и в то же время протестантского либерализма). В данном отношении богословская позиция Нибура - типично протестантская: он отстаивает веру, основанную на Библии, как критическую норму, по которой нужно проверять традицию. Даже, к примеру, доказывая необходимость насилия, он не апеллирует к традиционному христианскому представлению о справедливой войне, а выстраивает самостоятельную аргументацию. Соответственно, в формальной структуре нибуровской герменевтики традиция имеет слабый вес.

Напротив, разуму и опыту этика Нибура отводит важную нормативную роль. Консеквенциалистский характер его мысли неизбежно акцентирует рациональный расчет и оценку живого человеческого опыта. Именно разум и опыт свидетельствуют о «невозможном» характере Иисусовой этики любви. В красноречивом отрывке из «Уместности недостижимого этического идеала» Нибур цитирует слова Пелагия о том, что Бог не навязал бы человеку законы, которые тот не в силах исполнять, и дает к ним такой комментарий:

В логике этих слов есть определенная убедительность, но, к сожалению, факты истории и опыт любой души опровергают их. Вера, воспринимающая заповедь любви как вполне осуществимую, не видящая ее неисполнимости, исходит из ошибочного анализа природы человека...[39]

В своем суждении Пелагий основывался на Писании и на представлениях о характере Бога: Богу ведомы человеческие ограничения, и Он не потребовал бы от нас невозможного. Нибур в противовес ссылается на разум (эмпирическую оценку человеческой истории) и опыт (нравственные поражения «любой души»). Эти источники дают лучший «анализ природы человека» и подводят нас ближе к истине. С точки зрения Нибура, в данном случае разум и опыт не противоречат Писанию, а просто показывают, как нужно его интерпретировать. Библейская антропология соответствует фактам, которые мы постигаем разумом. Тем не менее для Нибура определяющую роль играют именно эмпирические свидетельства. Обратим внимание: он не вступает с Пелагием в экзегетические дебаты, - в конечном счете, для него наибольший вес имеют суждения, основанные на разуме и опыте. Не случайно в одном из своих трудов он объявляет «несоответствие эмпирической реальности» «критерием определения ереси»[40]. Снова и снова мы видим, как Нибур выносит суждения по политическим и нравственным вопросам, исходя из рациональной оценки эффективности. Писание же здесь отступает на второй план. Нибур черпает из него идеалы, лежащие в основе его нравственной позиции, но связь Писания с конкретными политическими решениями остается косвенной и отдаленной.