Этика Нового Завета

Как бы то ни было, на вопрос об уместности недостижимого идеала Нибур отвечает так: по его мнению, к Иисусову чистому идеалу любви мы можем ближе всего подойти через принцип равной справедливости, ибо равенство - «рациональный и политический вариант закона любви»[20]. Эта идея, которую Нибур проводит в разных работах, в «Опыте интерпретации христианской этики» резюмирована следующим образом:

Из идеала любви в его чистом виде невозможно создать социальную этику, поскольку идеал говорит нам о разрешении конфликтов между двумя людьми, смягчать и ограничивать которые призван закон...В связи с тем, что идеал любви должен быть соотнесен с проблемами мира, где невозможно его полное осуществление, то логическим приспособлением и приложением идеала в таком мире, с его постоянными конфликтами между людьми, стал принцип равенства, ищущий равновесия в конфликте[21].

Стало быть, главная задача христианской этики - формировать реалистическую политику, идущую через существующие политические системы к достижению социального равновесия, где придается максимальное значение равной справедливости. Недостижимый идеал остается уместным, ибо обеспечивает не только «источник норм права», но и «высшую перспективу, в свете которой раскрывается их ограниченность»[22]. Таким образом, «Христос и Крест раскрывают не только возможности, но и пределы смертного человека с тем, чтобы более высокая надежда возникла из покаянного признания этих пределов»[23].

Отсюда ясно, что формальная структура нибуровской этики подчеркнуто консеквенциалистская. Правильность того или иного образа действий определяется через оценку его (предполагаемых) последствий. Писание не дает нам фиксированных правил поведения. Скорее, оно является источником общих принципов, которые мы должны применять к конкретным ситуациям, оценивая вероятные результаты наших поступков. Конечно, при всей неоднозначности исторических ситуаций мы не можем заранее быть уверены в последствиях своих действий. Но мы можем вынести лучшее решение (часто выбирая меньшее из зол), стремясь творить правосудие.

Поэтому христиане не должны в принципе отвергать для себя возможность прибегнуть к насилию и войне. В книге «Нравственный человек и безнравственное общество» Нибур даже приводит аргументы в пользу обращения к насилию в ходе революции.

Если временное насилие может установить справедливую социальную систему и создать возможности для ее сохранения, то нет чисто этических оснований отвергать насилие и революцию... Сделав роковую уступку этики политике и приняв принуждение в качестве одного из необходимых инструментов социального принуждения, мы не можем проводить абсолютные различия между насильственным и ненасильственным типами принуждения, а также между насилием, используемым правительствами, и насилием, используемым революционерами. Если вводить такие различия, то это должны быть различия в последствиях действий. Реальный вопрос состоит в следующем: каковы политические возможности установления справедливости через насилие?[24]

Апелляция к последствиям («установлению справедливости») как высшему оправданию революционного насилия - невзирая на отсутствие юридических оснований для такого рода действий - отличает позицию Нибура от традиционной христианской теории справедливой войны, которая считала возможным вооруженное насилие только с санкции государственной власти.

Впрочем, в большинстве своих трудов Нибур занимался не столько легитимацией революционного насилия, сколько санкционированием насилия именно со стороны государственных властей. Работая в условиях американской демократии, он предполагал роль правительства как защитника справедливости от сил беспорядка. По его мнению, христиане могут взять на себя ответственность за защиту справедливости через использование силы.

Самая суть политики состоит в достижении справедливости через равновесие сил. Равновесие сил - не конфликт, но в основе равновесия лежит напряженность между противостоящими силами. Там, где напряженность, возможен конфликт, а где конфликт, возможно насилие. Таким образом, ответственное отношение к политическому строю делает абсолютное отрицание насилия невозможным. Всегда могут возникать кризисы там, где придется защищать дело справедливости от тех, кто будет пытаться уничтожить его путем насилия[25].

Христианский пацифизм имеет ценность в церкви как «символический образ абсолютизма любви в грешном мире»[26], то есть он напоминает нам об окончательной норме Иисусовой этики любви. Однако он не может быть оправдан в качестве прагматического курса действий.