Этика Нового Завета

Такая этика не заботится о человеческом процессе нравственного рассуждения или о корреляции Писания с другими источниками авторитета. «Ибо вопрос о добре и зле раз и навсегда решен в повелении Божьем, крестом и воскресением Иисуса Христа»[49]. Об оригинальности в христианской этике и речи быть не может. «Человеку уже «сказано», «что - добро» (Мих 6:8). Ему запрещено решать это самостоятельно: он должен лишь неукоснительно повторять сказанное ему»[50]. Только одно важно: послушание Слову Божьему, ибо «нет человеческого действия, которое не должно подчиняться заповеди Божьей». Каждое человеческое действие соотносимо с заповедью Божьей, и оно никогда не нейтрально по отношению к Нему[51]. Поскольку послушание, требуемое от нас Богом, полностью открыто в Иисусе Христе, «нам нечего добавить, - мы можем лишь подтвердить это событие нашими действиями. Этическая проблема церковной догматики может состоять лишь в вопросе: прославляет ли человеческое действие благодать Иисуса Христа, и, если да, то в какой степени»[52].

Следующий важный момент - «Заповедь как требование Бога». Согласно Барту, Иисус Христос - основа требования Бога к человеку, а также содержание и форма этого требования. Иисус «исполнил великое дело веры, поэтому от нас не требуется его исполнять; своей верой мы можем лишь взирать на Его веру, одобрять ее и следовать за ней»[53]. Бартовское представление о вере включает послушание действием; его позиция глубоко укоренена в Павловой понимании участия в вере Иисуса Христа[54]. Для Барта это очень важный момент: заповедь Божья укоренена в решительном вмешательстве Бога в человеческую историю. «В человеке Иисусе мы находим подлинный образец общих взаимоотношений между человеком и волей Божьей»[55]. Таким образом, «заповедь Божья... предстает нам не как идеал, будь то обязанности, разрешения или сочетания обязанности и разрешения, но как реальность, исполнившаяся в личности Иисуса Христа. Он - не только основа и содержание, но и форма божественного требования»[56]. Контраст с Нибуром здесь просто поразительный.

Но если представления Барта о связи христологии и этики резко отличают его от Нибура, то настояние на «конкретности Божественного решения»[57] отличает его вообще от всех исследователей богословской этики. Развивая протестантские представления о владычестве Божьем, Барт видит Слово Божье всегда конкретным: воля Божья всегда обращена к конкретным ситуациям. Эта концепция столь важна для понимания его нормативной этики, что уместно привести пространную цитату:

Мы не вправе выигрывать себе преимущество, понимая и утверждая заповедь Божью как общее правило, при этом рассматривая ее применение... как вопрос для нашего суждения и действия, когда каждое конкретное выражение предписанного в заповеди как универсальном правиле актуализируется только через наши решения. Это было бы похоже на вердикт человеческого судьи, своим разумением определяющего, каковы предписания закона в тех или иных конкретных случаях. Но Закон Божий не сравним с человеческим законом! Ибо он - не только общее правило, но и частное предписание и норма для каждого конкретного случая. Он в одно и то же время и закон, и судья, применяющий его. Ибо, как Бог - не толь ко Бог общего, но и Бог конкретного, самого конкретного, и в деталях явлена Его слава, так и с Его заповедью... Заповедь Божья - единое целое. Божественное решение, в котором отражена суверенная воля Бога о наших решениях, - это очень конкретное решение. Это означает: и в требовании, и в суждении о Его заповеди Бог предлагает нам как конкретный смысл, так и интенцию, - Своей волей, которая предвидела все в мельчайших частностях, которая не оставила ни одну деталь на волю случайности или нашего каприза... В каждой зримой и незримой детали Он хочет от нас одного и только одного, и измеряет и судит нас в соответствии с тем, делаем ли мы именно то, что Он требует[58].

Итак, что здесь Барта волнует в первую очередь? Он боится, что если мы будем представлять себе этику как применение общих принципов к конкретным ситуациям, то скатимся в потворство нашим желаниям и причудам, давая им религиозную (и даже библейскую!) санкцию. Когда так происходит, «мы изливаем повеления нашего своеволия в пустую ёмкость формального нравственного понятия, тем самым сообщая им аспект и достоинство этического требования, - хотя в реальности речь идет просто о нашей собственной воле»[59]. Этот бартовский аргумент нельзя не признать сильным, а примеры злоупотреблений, против которых Барт предостерегает, можно умножать до бесконечности. (Некоторые богословы, возможно, назовут в качестве одного из таких примеров использование Нибуром идеала любви как основания для убийства.)