Этика Нового Завета

Однако возникает проблема: представления о конкретности божественной заповеди приводят Барта к совершенно неправдоподобной герменевтической позиции. По его словам, божественная заповедь «не нуждается в интерпретации, ибо до мельчайших деталей интерпретирует саму себя»[60]. Это утверждение опровергается хотя бы тем фактом, что в церкви существуют серьезные разногласия относительно интерпретации. Между тем Барту без него не обойтись, - иначе возникает лазейка для греховного своеволия. Тогда и только тогда, когда Слово Божье полностью интерпретирует само себя, можно утверждать, что «заповедь безусловна, не оставляет иного выбора, чем между послушанием и непослушанием»[61]. Путь из этой дилеммы могла бы предоставить более сильная и более эксплицитная доктрина о роли Святого Духа в истолковании Писания, но вместо нее Барт почему-то не только утверждает, что Писание ясно и понятно, но и что оно навязывает читателю интерпретацию самого себя[62].

Такой ход мыслей неизбежно приводит к определенному пониманию того, как божественная заповедь доходит до нас через Писание. Барт постулирует: «(1) божественный закон в Библии - всегда конкретная заповедь; (2) эта конкретная заповедь, записанная в Библии, должна пониматься как божественное требование, касающееся нас, несмотря на то, что не мы являемся его прямыми адресатами»[63].

На демонстрацию первого из вышеупомянутых положений у Барта уходит масса труда в области описательной экзегезы, занимающей в ЦД 30 страниц, значительная часть которых напечатана мелким шрифтом[64]. Библия носит повествовательный характер. И она представляет Слово Божье как обращающееся к конкретным людям в случайных исторических ситуациях. Это указывает на конкретность заповеди Божьей. Если бы Библия представляла Слово Божье как «установление и возвещение общих предписаний и правил... то это уже была бы не Библия, а кодекс Хаммурапи или закон Солона или Мухаммеда». Однако Библия - это «рассказ о божественном Завете благодати». Поэтому «выводить отсюда абстракции столь же невозможно, сколь и из личности Бога, который дает заповеди. Напротив, мы постоянно должны иметь перед собой и понимать личность в рассказе и рассказ в личности»[65]. Это герменевтическое правило применимо даже к тем отрывкам Писания, которые как будто содержат общие правила поведения (например, Декалог, Нагорная проповедь). Нельзя выдергивать подобные пассажи из их повествовательного контекста, ибо «тема Библии - нечто иное, чем возвещение этических принципов». Толкователи, которые просто выводят принципы, «должны осознать: они ведут себя с Библией непозволительно свободно; и, если они апеллируют к Библии, то им надо напомнить, что они апеллируют к Библии, которую они уже приспособили для собственного удобства»[66].

Все это - важно и ясно. Куда труднее понять вторую часть бартовской аргументации[67]. Признавая, что заповедь Божья в библейских рассказах была первоначально адресована другим людям, жившим очень давно, Барт все же настаивает, что она обращена непосредственно к нам. Речь не просто о том, что в этих рассказах можно найти поразительные аналогии нашим собственным ситуациям, но о том, что мы должны слышать Слово, изреченное тогда, как Слово, которое говорится и нам.

Библия говорит о заповеди Божьей, чтобы привлечь наше внимание не только к тому, какими были Его воля, промысел и самооткровение там и тогда, но и к тому, каковы они для нас здесь и теперь. В своей способности свидетельствовать она требует не только признания фактов, но и нашей веры, не только правильного восприятия описываемых ею прошлых событий, но и осознания, что все осталось по-прежнему: то, что Бог заповедовал и запрещал тогда, Он заповедует и запрещает нам теперь. Библия хочет, чтобы мы были современниками и единомышленниками с теми людьми в отношении божественной заповеди, в отношении ее слышания и понимания...[68]

Но как мы можем быть «современниками» пророков и апостолов? На первый взгляд это просто гомилетическая гипербола. Однако при более внимательном прочтении становится очевидным: Барт предельно серьезен. Его утверждение понятно лишь в свете бартовских представлений о Библии как о «живой речи Бога»[69]:

Если смысл и суть библейского свидетельства - откровение реальности Божьей в Его делах, то неизбежен вывод: сама Библия - это Слово заповеди... Таким образом, на практике этот Бог и эта Библия, Его повеление и ее повеление нераздельны[70].

В Писании мы в буквальном смысле встречаем Слово Божье. Поэтому мы находимся не просто в положении, аналогичном по отношению к положению первоначальных свидетелей: