Этика Нового Завета

С тех пор, как Хауэрвас написал эти слова, прошли годы. За это время Хауэрвас теснее отождествил себя с Объединенной методистской церковью. Однако этот шаг не снял вопрос о практической двусмысленности его положения. Ведь Объединенная методистская церковь в США конца XX века находится в противоречии со многим, что Хауэрвас считает сутью христианской этики. Это - большая, плюралистическая и бюрократическая организация, которая отстаивает именно те ценности либерального индивидуализма, которые не по душе Хауэрвасу. В общем и целом, для нее не свойственна регулярная евхаристическая жизнь, у нее нет четкого противостояния войне и насилию[246], и она отделена от Католической церкви, чью традицию Хауэрвас столь сильно ценит. К ней можно отнести осуждение из книги «Выпуская на волю Писание»: «У всех церквей, отделенных от Рима (а значит, и от самих себя), нет способности верно использовать Писание для всей церкви»[247]. Тогда получается, что и сам Хауэрвас не способен правильно интерпретировать Писание, - коль скоро он не входит в общину, способную проявлять и воспитывать необходимые добродетели.

Иными словами, логика герменевтической позиции Хауэрваса требует от него быть католиком. Однако Католическая церковь занимает по ряду глобальных этических вопросов (например, о справедливой войне и о роли женщин в церкви) позицию, которая остается для него неприемлемой. Соответственно, он не идет на то, чтобы его ум и характер формировались католической традицией, и остается, как ни странно, протестантом без четкого богословского обоснования своей церковной практики и без эмпирической общины, которая служила бы примером его представлений о церковной политике. Никакой традиции меннонитов-высокоцерковников не существует; идеализированная традиция, к которой Хауэрвас апеллирует, - причудливая выдумка. Когда друзья просят его объяснить, какой властью он, человек не рукоположенный, проповедует, он отвечает: «Хотел бы я иметь хороший ответ на этот тревожащий вопрос!»[248] К авторитету Нового Завета он апеллировать не может: согласно его теоретической программе, авторитет Нового Завета передается лишь через традиционную общину. Но он отказывается подчиниться традициям такой общины. Собственно говоря, сам факт его выступлений в качестве проповедника - акт неповиновения тому самому авторитету, который защищает его богословие.

Хотя Хауэрвас придает такое значение прагматической задаче, именно здесь его построения особенно уязвимы. Новозаветного голоса не слышно: его заглушает неверная церковь. Хауэрвас же сам себя оставил без теоретических оснований для апелляции к Библии в противовес церковным обычаям. Впрочем, отсутствие таких оснований не мешает ему обращаться к Писанию в книге «Выпуская на волю Писание», где он в своих проповедях снова и снова вовлекает читателя в мир новозаветных символов. Книгу заканчиваешь читать с чувством, что нам нужна реформация, которая вновь позволила бы церкви услышать новозаветное слово суда на свою жизнь. Если Библия действительно «дает церкви необходимое для такой верности правде, чтобы наш разговор друг с другом и с Богом продолжался через поколения»[249], она дает это лишь тем читателям, которые позволяют ей иметь свой, независимый от церковных традиций (и подчас обличающий их) голос.

И все же, невзирая на трудности на прагматическом уровне, труды Хауэрваса красноречиво свидетельствуют о способности новозаветных рассказов формировать церковь. Его слова о церкви как о народе-паломнике, постоянно зависящем от неожиданной благодати Божьей, служат полезным напоминанием общине, которую постоянно искушает желание взять свою судьбу в свои собственные руки. И наконец, предложение Хауэрваса отобрать Библию у североамериканских христиан - часть его широкой герменевтической стратегии, предназначенной восстановить законное место Библии в церкви и превратить церковь в «общину, способную слышать божественный рассказ, который мы находим в Писании, и жить в верности этому рассказу»[250].

5. Элизабет Шюсслер Фьоренца: феминистская критическая герменевтика освобождения